Она держит камеру передо мной, пролистывая снимки, пока я вытираюсь. Последний ей нравится, она говорит:
– Этот оставляем.
На фотографии я уже поднялась над гладью воды. Я мокрая, а сзади горит восход. Я думаю, Бекка хотела снять что-то суровое и мощное. Женщина победила стихию, теперь она хочет завоевать сушу. Но мне кажется, что я выгляжу потерянной. Будто проснулась в воде и не поняла, как туда попала. Я начинаю стесняться и быстро закутываюсь в халат.
– Удали, пожалуйста.
– Но снимок просто отличный.
– Хорошо. Тогда обещай мне, что он не окажется на обложке «Нэшнл Джеографик».
Мы садимся на траву и смотрим на воду. Она идеально отражает розово-оранжевое небо, и между ними трудно провести границу. Бекка оказалась права: рассвет прекрасен.
– Так ты художница, – говорит она. – Я читала про твою выставку.
– А я видела твои фотографии.
Мы говорим очевидное и неловко замолкаем. Я поправляю рукава халата, Бекка крутит в руках ремень камеры. Мы обе смотрим на восход. Теперь в нем есть несколько золотых полос.
– Не могу поверить, что я снова здесь, – говорит Бекка. – Не могу поверить, что ты здесь.
– Мы вернулись в лагерь «Соловей», это правда.
– Извини, что я так повела себя вчера. Я увидела тебя в столовой и испугалась. Не знаю почему.
– Зато я знаю. Ты увидела меня и вспомнила кучу вещей, которых вспоминать не хотела.
– Ты права.
– Со мной то же самое, – признаю я. – Почти безостановочно. Куда ни посмотрю – везде воспоминания.
– Подозреваю, тебя заманила сюда Френни.
Я киваю, хотя это не совсем правда.
– Я выступила добровольцем. Я знала, что Френни попросит меня приехать. Она как-то узнала, что я возвращаюсь в Нью-Йорк, и пригласила меня на обед. Она заговорила про лагерь, и я все поняла. Я сразу согласилась.
– А меня пришлось убеждать.
– Последние три года я живу на чемоданах. Остаться где-то на полтора месяца? Отличная мысль. – Бекка растягивается на траве, словно доказывая свою расслаб-ленность. – Мне даже все равно, что я живу с тремя подростками. Дело того стоит, особенно, если я расскажу им про фотографию и покажу пару приемов. Да и вообще, мне нужен отпуск. На работе я насмотрелась на всякое.
Она приподнимает подбородок и закрывает глаза. Я понимаю, что за ней тоже гонится неведомое. Просто она приехала в лагерь «Соловей», чтобы забыть. Я – чтобы вспомнить.
– Вчера я хотела кое-что у тебя спросить.
– Дай угадаю, – говорит Бекка. – Про то лето?
Я вежливо киваю:
– Ты много помнишь?
– Про отдых или…
Она не заканчивает фразу. Такое впечатление, что она боится последнего слова. Я нет.
– Про исчезновение. Ты заметила что-нибудь странное накануне? Или с утра?
Меня настигает воспоминание. Плохое. Я стою у озера и рассказываю Френни, что девочки пропали. Вокруг собираются остальные. Бекка наблюдает из толпы через объектив и безостановочно снимает.
– Я помню тебя, – говорит она. – Ты была в истерике и напугана.
– А еще что-нибудь?
– Нет. – Она отвечает слишком быстро, ее голос забирается слишком высоко, он похож на чириканье. – Ничего.
– А ты хорошо знала девочек из моего коттеджа?
– Эллисон, Натали и Вивиан?
– Да, – отвечаю я. – Вы же были тут за год до этого. Я думала, что ты их знаешь.
– Нет, это не так.
– И даже Вивиан? Вы разве не дружили?
Я вспоминаю предупреждение. «Не дури. Со временем она на тебя окрысится».
– Ну, я знала ее, – говорит Бекка. – Но ее все знали. И у всех было о ней сложившееся мнение.
– Какое?
– Честно? Что она была сукой.
Ее тон меня ошарашивает. Бекка говорит так жестко, что я не могу придумать вежливой реакции. Бекка все видит и говорит:
– Извини. Это злые слова.
– И правда, – тихо отзываюсь я.
Я ожидаю, что Бекка сдаст назад или извинится. Вместо этого она расправляет плечи, смотрит на меня и произносит еще серьезнее:
– Ну же, Эмма. Не притворяйся. Со мной это делать необязательно. Вивиан не стала хорошей автоматически, потому что с ней случилось нечто ужасное. Тебе-то должно быть это ясно.
Она встает и стирает грязь с шорт, а потом медленно отправляется к лагерю, не оглядываясь. Я остаюсь на месте и созерцаю две правды, поведанных мне Беккой.
Первое. Она права. Вивиан была плохим человеком, и исчезновение этого не меняет.
Второе. Бекка помнит куда больше, чем говорит.
Пятнадцать лет назад
Пляж в лагере «Соловей» был сделан из песка и гальки, специально насыпанных на берег несколько десятилетий назад. Крутым его было назвать трудно, удобным – еще труднее. Даже два полотенца не заглушали неприятные ощущения, лежать все равно приходилось на камнях. Я ухмыльнулась и решила терпеть, глядя на то, как девочки толпами заходят в воду.
Мы все переоделись в купальники, но плавать пошли только Натали и Эллисон. Натали плавала как настоящий спортсмен, гребла длинно и размашисто. Она быстро достигала буйков, соваться за которые было запрещено. Эллисон все делала напоказ. Она кувыркалась в воде как синхронистка.
Я осталась на берегу. Я очень нервничала, мой купальник был слитный и скромный. Вивиан сидела сзади и мазала мне плечи кремом от загара. Он пах тошнотворно сладко – кокосом.
– Ты такая хорошенькая, что тебя должны запретить. Законодательно.
– А мне так не кажется.
– Но это правда, – сказала Вивиан. – Тебе мама об этом не говорит?
– Мама не обращает на меня внимания. И папа тоже.
Вивиан сочувственно кашлянула.
– Ну прям как мои двое. Я удивлена, что не погибла в младенчестве по недосмотру. Но мы с сестрой научились стоять за себя. Она объяснила мне, что я красивая. А я объясню тебе.
– Да я некрасивая.
– Нет, красивая, – настояла Вивиан. – А через пару лет будешь вообще. Я такое замечаю. У тебя дома есть парень?
Я покачала головой, вспоминая, что никто на меня не обращает внимания. Я поздно стала расти. До сих пор плоская как доска. А кто смотрит на доски?
– Все изменится, – сказала Вивиан. – Ты заполучишь красавчика вроде Тео.
Она показала на спасательную вышку, стоявшую неподалеку. На ней сидел Тео в красных шортах. На шее у него висел свисток. На груди вились волосы. Я смотрела на него и старалась не думать о душевой. Это было довольно сложно, потому что, если честно, я практически не отводила от Тео глаз.
