Я вздрагиваю, вспоминая шрам на щеке Тео.
– Это чудо, что он выжил. Ему повезло. Но дело не в этом. Я уверен на все сто, что выживать он не планировал. Он так и не признался, что хотел покончить с собой, но я в этом не сомневаюсь. Тео долгое время вел себя так, словно ему жить надоело. После аварии дела пошли получше. Мама заботилась о нем. Он провел полгода в реабилитационной клинике, вернулся в Гарвард, стал врачом, пускай и на два года позже запланированного. Все пришло в норму, и сейчас мы об этом не говорим. Мне кажется, мама и Тео думают, что я не помню. Но это сложно забыть. Сложно забыть, когда с твоим единственным братом творится такое.
Чет замолкает, делает глубокий вдох и тяжело вздыхает.
– Мне так жаль, – говорю я, зная, что это не имеет значения.
Я не изменю случившегося. Я не сотру бледный шрам с щеки Тео.
– Я не знаю, почему ты его обвинила. Мне и не надо знать. Важно, что сейчас ты так не думаешь, а иначе ты бы и не приехала. Я не хочу, чтобы ты себя винила.
Но я не только виню себя, хуже – я чувствую себя злодейкой. Я не могу даже глаза поднять на Чета. Я смотрю в пол, онемев от чувства вины.
– Не казни себя. – Чет встает с места. – Мы бы этого не хотели. Пора проститься с прошлым. Поэтому ты и приехала. Поэтому мы все приехали. Надеюсь, нам это поможет.
18
Чет уходит, и я жду минут пять, чтобы вернуться к чтению. Считаю секунды. Не потому что боюсь, что он вернется и застукает меня. Я пытаюсь успокоиться после того, что узнала про Тео. Чет велел не ругать себя, но я просто не могу остановиться.
Тео провел полгода в реабилитационной клинике. Наверное, в то же время, когда я лежала в психиатрической. Первый год после лагеря мы провели почти одинаково. Только демоны нас мучили разные.
Мой выглядел как Вивиан.
Демон Тео принял мое обличье.
Я понимаю, что ничего не исправлю. Сроки вышли пятнадцать лет назад. Но я могу наконец закрыть эту тему и избежать дальнейших страданий, если узнаю, что случилось с Вивиан, Натали и Эллисон. И ему не придется жить дальше в тени подозрений.
Тео будет свободен.
А вместе с ним освобожусь и я.
Пять минут истекают, я достаю дневник Вивиан из-под подушки, листаю до того места, где остановилась, и погружаюсь в чтение.
29 июня
Оказывается, я была права. Лотти все рассказала Ф. Та отвела меня в сторону после обеда и просто начала орать, как больная. Она угрожала позвонить Сенатору. Да ему похрен. Еще она сказала, что мне нужно уважать чужие границы. Я хотела сказать ей, чтобы она засунула их в свою пыльную манду, но не стала, потому что мне нужно быть умницей. Я не могу раскачивать лодку. Ее просто нужно к хренам опрокинуть.
Так вот, краткое содержание.
Плохие новости: она что-то подозревает.
Хорошие новости: я близка к тому, чтобы раскрыть ее темный грязный секрет.
1 июля
Подумываю рассказать Эмме.
Кто-то должен обо всем знать, если со мной что-то случится.
2 июля
Ну, полный отстой.
Я решила не говорить Эм всю правду. Так безопаснее. Вместо этого я отвела ее к моему тайнику, чтобы намекнуть. Да-да, К ШКАТУЛКЕ. Той самой, с которой началось расследование прошлым летом.
Я думала, что это разбудит интерес Эммы. На случай если дурацкий шар с восьмеркой наврал, и меня выпрут из лагеря. Она сможет окончить мое дело, если захочет. Я была права. Она ЗАИНТЕРЕСОВАЛАСЬ. Я видела, как заблестели ее глаза, когда она открыла шкатулку.
Но потом случилась фигня. Я показала ей, что умею плавать. Я думала, ей стоит знать. По нескольким причинам. Во-первых, если мое тело, не дай бог, прибьет к берегу, она скажет полиции, что я отлично плавала. Во-вторых, ей нужно научиться не доверять всему, что ей говорят. «Две правды и одна ложь» – не просто игра. Большинство так и живет. В-третьих, мне придется разбить ей сердце. Можно начать с трещинки.
И теперь она сердится. Вот прям сердится. Остаток дня она со мной не говорила, и мне было ужасно больно. Я так много хочу ей показать. Я хочу рассказать ей, что жизнь сложная, что всегда нужно бить первым.
Я знаю, что ей больно. Я знаю, что она думает, будто только ее родители не замечают своего ребенка. Но ее пока что не оставляли одну в Нью-Йорке, пока Сенатор и госпожа Сенатор укатили в Вашингтон – сразу после смерти сестры. Вот это я называю одиночеством.
По поводу лжеутопления. Мне пришлось это сделать. Надеюсь, Эм будет дуться только до утра. Завтра я подарю ей цветы, и она снова меня полюбит.
3 июля
Забавные факты. В XIX веке женщин могли отправить в дурдом по следующим причинам:
Истерия
Самовлюбленность
Аморальное поведение
Нимфомания
Ревность
Дурная компания
Мастурбация
Чтение книг (!)
Удар копытом в голову
Если опустить удар копытом в голову, все мои знакомые давно загремели бы в дурдом. И именно этого хотели мужчины. Именно так они сдерживали женщин. Не нравится то, что они говорят? Объявите их безумными и отправьте в дурдом. Отказываются удовлетворять мужа? В психушку. Очень хотят трахать мужа? В психушку. Блин, это ужас.
И не думай, дневник, будто что-то сильно поменялось. Сенатор собирался меня сдать после смерти Кэт. Как будто плохо, что я по ней горюю. Как будто страдание – это душевная болезнь.
В общем, вот это я узнала сегодня. Все женщины сумасшедшие. Если еще и скрывать не умеют – все, конец.
150.97758 УЭСТ
164
Дополнение. Жесть. Я забыла, что оставила тебя, дорогой дневник. Вернулась с посиделок у костра, а Натали и Эллисон тебя читают. Это меня не удивляет, они хотели в тебя заглянуть всю неделю. А теперь заглянули. Да еще как. Слава богу, я не написал, что у Натали жирные бедра – как у рестлера, а Эллисон бледная, как альбинос. Было бы УЖАСНО, если бы они про себя прочитали, да?
Хочу оставить тебя открытым на этой странице, чтобы они все-таки прочитали, но приняла решение тебя спрятать. Детка, здесь стало опасно.
Чем меньше они знают, тем лучше.
Дополнение № 2. Добро пожаловать в новый дом, дневничок. Надеюсь, ты здесь не сгниешь. Нарисую карту, чтобы не забыть, где ты.
4 июля
