В начале февраля каппелевцы подошли к Иркутску. На станции Иннокентьевская остановились эшелоны генерала Войцеховского. Там слышались орудийные выстрелы и треск ружейных залпов.
По Московскому тракту к городу приближалась группировка генерала Сахарова. Со стороны Олонок рвались на Иркутск колонны генерала Фефелова. Севернее железнодорожной линии совершал свой ледовый поход генерал Сукин.
Войцеховский ультимативно потребовал прекращения военных действий со стороны партизан, предоставления санитарного поезда, продуктов и фуража, а также немедленной выдачи заключенного в тюрьму Колчака и его свиты.
Ревком не принял ультиматума Войцеховского. Город готовился к сражению.
Полк Машарина занимал оборону вдоль набережной Ангары. Река ужо прочно стояла, туманы прекратились. Отсюда хорошо было видно суетливое движение чехов и каппелевцев на железной дороге. В том, что они вот-вот пойдут на город, никто не сомневался, и каждый – от главкома до семнадцатилетнего паренька-новобранца – с тревогой и нетерпением ждал этой минуты.
Было холодно. Винтовки обжигали руки. За два часа лежания на позиции деревенели ноги даже у тех, кто обут в катанки и пимы, а таких было немного.
Костров жечь не разрешалось, и люди роптали.
Александр Дмитриевич в легкой шинели и начищенных до блеска сапогах, с открытыми морозу ушами обходил позиции, подбадривал бойцов, находил им все новую работу по укреплению обороны, и, казалось, мороз его не трогал.
На душе у него было паршиво. Не потому, что он лучше других знал обреченность в случае боя своего полка, выдвинутого на самое опасное направление, а оттого, что новое командование, по его мнению, тоже не доверяло ему до конца.
Гогитидзе после инцидента с чехами вышел сухим из воды. Он просто расстрелял перед строем виновника, пригрозив, что так будет с каждым, кто осмелится нарушить его приказ, и побежал в Центральный штаб с жалобой на Машарина и Горлова.
– Понымаешь, как толко миня нэту – проишэдствие! – доверительно говорил он, глядя встревоженными прекрасными глазами в лицо заместителя начальпика штаба. – Ничего плохого сказать не могу, но эти камандыры мине нэ подходят. Зачем убили чеха? Зачем арестовали мой отряд? Лучший отряд! В момэнт опасности? Зачэм? Я нэ нравлюсь им. Красный партызан нэ может нравыца царским офицерам! Убери их от миня! Гогитидзе все знают. Миня сам Каландаришвили знает! Их никто нэ знает. Я камандыр партизанского фронта. Я трэбую! Завтра они бэз меня сдадут дивизию каппелевцам – я тоже виноват буду?
Замначштаба был человек мягкий. Машарина сместили с заместителей комдива, а Горлов получил полк в другой дивизии. Штабисту главком устроил нагоняй, но об этом никто не знал.
Занимая оборону, Машарин просил Гогитидзе сузить фронт, чтобы чаще можно было обогревать людей, на что тот скептически улыбнулся:
– Мои орлы два года в снегу спали! И смотры! Машарин! – пригрозил он пальцем, – проверять буду лично! Если только – у мине суд кароткий!..
И правда, «орлов» своих он разместил на правом фланге машаринского полка. Это и нервировало Машарина больше всего. Но поддаваться настроению он не имел права.
Предстоял бой, трудный бой.
Темнело. В расположении противника тепло светились окна вагонов, горели костры. Изредка в сторону города оттуда взмывали искрящиеся ракеты. К наступлению там вроде не готовились. Лязгали буферами вагоны. Коротко вскрикивали паровозы.
Темнота позволила красным бойцам вылезать из укрытий, бегать, топтаться, толкая друг друга плечами, но это согревало мало.
– Александр Митрич! – подбежала к Машарину Нюрка. – Фершал в подвале аптеки бочку спирта нашёл. Разрешите выдать бойцам по чеплашке?
– Хорошо, – согласился Машарин, – выдайте понемножку, но только тем, кто на позициях. Сменятся, угостите очередных. Понятно?
Солдаты обрадовались спиртному, просили добавки, уговаривали Нюрку сбегать ещё за ведром, так как мороз – спасу нет!
– Я баба и не мерзну, – огрызалась она, – а вы красные солдаты. Командир вон видели как? В одних сапожках. И всё туты-ка, с вами.
– Так он, поди, не раз уже приложился? – высказывались догадки.
– Балабон ты! Он и капли не взял. Всё вам велел. Такого командира не видать вам больше.
– Тебе лучше знать, – ехидно протянул озябший боец.
– Ты чё сказал? – сгреб его за шиворот помогавший Нюрке Бутаков. – Пикни ишшо раз. Вон к чехам выброшу!
– Да пусти! – взмолился солдатик. – Пошутить нельзя.
– Выбрось его, Бутаков! С него толку всё равно нет, только спирт переведёт.
– Болтайте больше! – шумнула Нюрка. – Командир на свой страх разрешил. А вы орать! Пей!
Нюрка заметила, что Александр Дмитриевич не в себе, и хотела помочь ему, чем только могла. Умом она понимала, что это не помощь. Ненавидела говорунов, жалующихся на холод и обвиняющих в этом командира, и готова была замерзнуть здесь, только чтобы этих разговоров не было.
– Иди, Нюра, грейся, – уговаривал её Бутаков.
– Шагай, милосердная, – поддерживал его рыжий дружок Мишка Евстигнеев, – теперь мы на горючке до утра протянуть можем!
Около полуночи Машарину доложили, что участок, который занимали батевцы, оголен.
– Ни живой ляльки! – добавил прибежавший боец. – Никто не слыхал, когда снялись. Как мыши!
Машарин срочно приказал поднять отдыхавших бойцов и забить брешь, а сам помчался в штаб.
Главком Зверев нервно ходил по кабинету, боясь сесть и уснуть, и что-то диктовал своему помощнику, чахоточному блондину, недавно освобожденному из тюрьмы.
– Ну что у вас? – недовольно спросил он Машарина, глядя на него безумными, воспалёнными бессонницей глазами.
Машарин коротко доложил и попросил в подмогу резервный полк.
Главком совой навис над столом, молчал. Потом крикнул вестовому поднять и отправить на позиции 14-й Советский полк.
– Расстрелять надо, – устало сказал он помощнику. – До каких пор мы будем нянчиться с этим анархистом? Подготовьте приказ на арест и сдачу под трибунал. А вы садитесь, товарищ Машарин. Чаю выпейте, погрейтесь…
– Спешу на позиции, товарищ главком.
Но Зверев не услышал его.
– И ещё один приказ, – сказал главком. – Командиром дивизии назначить товарища Машарина. Я ещё в декабре телеграфировал о назначении вас командующим партизанским фронтом, – вдруг зло повернулся к Машарину, – Вы не изволили подчиниться и тем самым дали возможность этому анархисту полмесяца пьянствовать с пятью сотнями отличнейших бойцов, которые нам здесь нужны были до зарезу. Договоримся, чтобы подобной скромности за вами больше не замечалось. Можете идти, Александр Дмитриевич, – добавил он мягче. – Если утром противник не пойдет на штурм, начнём мы.
