– Андрей, гляди – Силин!
Не успел Черепахин обернуться, как Грабышев смешно, на полусогнутых ногах подбежал и доложил:
– Так точно, Силин. Вот они и стреляли!
– Иди! – сказал ему Черепахин, и тот быстренько смылся.
– Проходи, Евгений Алексеевич, присаживайся, – не поднимаясь с места, Черепахин указал на свободную чурку.
Анна Георгиевна встала и подала Силину руку. Он бережно поцеловал её.
– Какими судьбами, Евгений Алексеевич?
– Живу в деревне, Анна Георгиевна. В Харагуте.
– В Харагуте? А мы как раз туда собираемся. Вот, стали на днёвку. Завтра поедем вместе.
– Это надо понимать, что я в плену?
– А хотя бы и в плену? – сказал Черепахин.
– Андрей! Я разговариваю. Садитесь, Евгений Алексеевич… Грабышев!
Грабышев возник как из-под земли.
– Накормите гостя.
Грабышев кивнул и снова исчез.
– Что же вы делаете в Харагуте? Пашете землю, как граф Толстой?
– Вроде этого. Живу, Анна Георгиевна.
– Помнится, вы когда-то говорили, что Машарин спасает шкуру. Вы что, тоже шкуру спасаете?
– Скорей душу.
– И это – когда все честные люди продолжают борьбу с большевизмом?
– Бесполезную борьбу, Анна Георгиевна. Это уже не борьба, это уже чёрт знает что. Борьбу мы проиграли. Проиграли, имея армию, средства, союзников.
– Ты, кажется, тоже воевал против нас в Иркутске? – спросил Черепахин.
– Я Колчаку присяги не давал. Я не колчаковский, а русский офицер и воевал за демократическую Россию. А как всё повернулось, ты сам знаешь. Мои убеждения ты тоже знаешь.
– Ничего я не знаю. И тебя я знаю только как воздыхателя моей жены, а не как офицера и патриота.
– Тебе не терпится расправиться со мной?..
– Прекратите! – крикнула Анна Георгиевна. – Стыдно!
Силин с первого взгляда заметил в ней огромную перемену. Эта перемена меньше всего касалась внешности, хотя кавалерийская форма и гладко убранные со лба волосы, завязанные сзади в тугой деревенский узел, и придавали ей выражение злой решимости; главное было другое – некая не допускающая возражений сила её слов, даже не слов, а интонации, с которой она произносила их. Силину не раз приходилось встречаться с людьми, подчиняющими себе других людей легко и просто, без всяких ухищрений. Это были не всегда самые умные и не самые физически сильные особи, как это наблюдается в животном мире.
Влечение к Анне Георгиевне мешало ему определить источник её власти и, как большинство влюблённых людей, он наделял её неподдающимися определениям достоинствами.
– Ладно, не буду, – ответил Черепахин на окрик Анны Георгиевны. – Это я со зла. На самом деле ты, Евгений Алексеевич, надёжный. В одном логове нам, конечно, не ужиться. Советую тебе организовать свой отряд.
– А зачем это мне?
– Не прикидывайся дурачком. В настоящее время появилась, может быть, последняя возможность нанести большевикам смертельный удар.
– Это какая же?
– Народное восстание. Да, да! Большевики научили нас многому, и в первую очередь – опираться на народ. Зимой народ пошёл против нас, и мы проиграли. Понимаешь? К зиме Сибирь будет в наших руках. Россия не получит от нас ни куска хлеба. Пусть дохнут. Польские легионы и армии барона Врангеля с помощью союзников задавят большевиков там. ДВР тоже избавится от бековской заразы. Рогов сообщает, что союзники обещают нам большую помощь.
– Боритесь, боритесь… – сказал Силин. – Надейтесь. Я ни во что это не верю. А что касается твоего Рогова, то он элементарный подлец и шпион.
– Брось!
– Он и меня подговаривал стать американским или французским – по выбору! – шпионом. Не пристрелил я его только потому, что мне абсолютно всё равно, кому он собирается продавать Россию. С таким же успехом он мог бы продавать и луну. Нет, мне с вами не по пути.
– С большевиками тебе по пути?
– Плевать мне на них. Но бандитом я не буду. Жечь хлеб и убивать тринадцатилетних молокососов – это не по моей части. Справляйся сам… Жаль, Анна Георгиевна, что и вы здесь. Ну, я вам не судья.
Наконец Грабышев принёс еду, но есть Силин отказался.
– Так что, господа разбойнички, будете меня держать, отпустите или в расход?..
– Погости-и… – протянул Черепахин.
– Грабышев! – крикнула Анна Георгиевна. – Позовите сюда этого местного!
Через минуту Фимка навытяжку стоял у балагана.
– Коня господину прапорщику, – сказала ему Анна Георгиевпа, – поедете вместе. Ты узнаешь там всё и к утру вернёшься. Идите, Евгений Алексеевич. Живите.
Силин поднялся, молча, поклонился ей и пошёл за Фимкой, вскинул на плечо незаряженную двустволку.
– Пусть живёт, – сказала Анна Георгиевна, когда он уже не мог её слышать. – В крайнем случае можно сообщить в уезд, что он наш агент.
Черепахин зло фукнул носом.
Всю дорогу Силин старался ехать с Фимкой рядом. Молчали. На въезде в Харагут Фимка велел спешиться и отвёл коней в кусты.
– Ну, матри, ваше благородие! Не ровен час…
– Щенок, – сказал ему Силин. – Пугай тех, кто пугается. – И пошёл, не оборачиваясь, в деревню.
Возле самого своего дома он повстречался с Яковом Сутаковым. Перед жатвой они вместе налаживали лобогрейку в коммуне «Власть труда», что разместилась неподалёку от Харагута, на бывших землях нойона Улаханова. Яков работал в селе молотобойцем и кое-что в кузнечном деле понимал.
– Ты, Яша? – окликнул его. – Предупредите своих комсомольцев и всех прочих, что завтра надо ждать налёта бандитов. Хорошо бы и коммунаров предупредить…
– Откель знашь? – спросил парень.
– В лесу был на охоте. Сорока сказала.
Мотря, ревкомовская уборщица, уже сколько раз заглядывала в кабинет Горлова с ведром и мокрой тряпкой в руках не то посмотреть, здесь ли он ещё, не то напомнить, что она тоже человек и ей пора домой. Но Горлов нетерпеливым жестом каждый раз отмахивался: не мешай!
Фитиль в лампе уже давно чадил, косо черня верхушку стекла, и от этого калмыцкое лицо Горлова казалось худее и чернее, а глаза делались как будто помягче, побархатней, но резко опущенные уголки тонкогубого рта говорили, что он злой, как нож.
Ну, и чёрт с тобой, сиди, – решила Мотря. – Умной человек отдал бы ключ, она бы и утре убралась за милую душу, а энтот нет! Вроде она украдёт у него чё. Кого тут ташшить? Гумаги его паршивые? На неё господа, слава богу, не обижались. А уж у них-то…
Она поставила на место ведро, оделась и пошла в дворницкую, где теперь днём и ночью дежурили комсомольцы и где её ждал каждый раз Осип.
