С прибытием в уезд войсковой части Николай Степанович Горлов почувствовал, что его положение несколько пошатнулось: не только командный состав, но и рядовые красноармейцы не считали нужным прислушиваться к его советам и распоряжениям, а иногда позволяли себе даже в открытую смеяться над ними. Предисполкома Седых, а за ним и другие, стали частенько возражать ему, напоминая, что и они не лыком шиты, а молодёжь чуть ли не в открытую стала избегать его, хороводясь всё время с бойцами, не отставая от них ни в походах, ни в гулянках. В избе-читальне всегда торчат великан Бутаков и с ним шустрый на язык Евстигнеев, которого Нюрка слушает с раскрытым ртом. И когда командование отозвало часть обратно в Иркутск, Горлов даже обрадовался, хотя радоваться, как он понимал, было нечего. Он знал, что как только войска покинут пределы уезда, банды снова станут расти и наглеть. Он запросил разрешения оставить в Приленске хоть взвод бойцов, и его просьбу уважили. Пообещали прислать ещё такую же группу и толкового военкома.
Машарин сразу же после заключения мира с Польшей демобилизовался и попросил откомандировать его и Иркутск, где он мог пригодиться как инженер. Однако до этого не дошло. Когда он пришёл в военкомат становиться на учёт, то нос к носу столкнулся с Гогитидзе.
– Дарагой! Откуда? – закричал грузин, широко, словно для объятий, раскинув руки, и в то же время холодно ощупывая своими прекрасными глазами командирскую форму Машарина, как будто пытался узнать, помнит или не помнит тот прежние распри.
– Из России, – сказал Машарин. – Вчера приехал.
Александр Дмитриевич отметил, что Гогитидзе помолодел, и короткая стрижка с аккуратной бородкой ему куда больше к лицу, чем прежняя грива, но не сказал ничего.
Узнав, что Машарин демобилизовался и собирается идти на завод, Гогитидзе покачал головой и сокрушённо цокнул языком.
– Нэ пойдёт!.. Поедишь бандитов бить. Боевых камандыров у нас – во! – нэ хватает. Везде нэ хватает: война! – пояснил он. – Из бригады твоей никого нет. Лесников убит на моих глазах. Под Читой. Ульянникова, комиссара твоего, Семёнов зарэзал. Адын Студжайтыс. Балшое дэло дэлает! – Гогитидзе приклонился к Машарину и прошептал весёлым шёпотом: – Балшое дело! – и рассмеялся. – Ынтернацыонал!.. Ты на банды пойдёшь. Потом смотреть будэм… Сибиряков! – вдруг заорал он. – Товарыш Сибиряков! Одын момэнт!
Он загородил дорогу невысокому бледному человеку. Тому ничего не оставалось, как остановиться.
– Понымаешь, товарыш Сибиряков, Машарин, – показал он ладонью на Александра Дмитриевича, – Красный партызан, брыгадой у миня камандовал. Боевой камандыр, Врангеля бил, Пильсудского бил, бандитов бить нээ хочет.
Сибиряков представился как помощник начальника войсковой разведки 5-й армии и коротко пригласил Машарина пройти с ним к начальнику губчека.
– Пойдемте, – тихо, но настойчиво сказал Сибиряков даже без искорки шутки в печальных глазах. – А вы, Гогитидзе, можете быть свободны, – заметил он, когда Гогитидзе пошёл с ними, всё время норовя повернуться к Машарину так, чтобы тому виден был орден, сияющий на большой бархатной подкладке.
Гогитидзе остановился и, глядя им вслед, несколько раз нервно дёрнул щекой.
Через три дня Александр Дмитриевич выехал в Приленск во главе тридцатисабельного отряда.
Глава двадцать третья
Из окон бывшего машаринского дома, теперешнего уездного исполкома, хорошо видны ленские просторы – знал старик, где поставить дом.
Глядишь в окно, и будто ты уже не в душной прокуренной комнате, а вот на той желто-серой шивере, поросшей тальником, где на полянах стоят на высоких ножках чистые белые цветы-карандашики, где летняя тишина шумит широкой осокой и какая-то птица кувыркается в облачной глубине, перепутав от радости небо и воду…
– Товарищ Тарасова, тебя спрашивают! – окликают Нюрку.
Она неохотно отворачивается от окна и снова попадает на заседание. Снова прокуренная комната, усталые, разморённые люди и гневно уставленные на неё глаза Горлова. Сознаться, что ничего не слыхала, ей не хочется, но и ляпнуть что-нибудь боится – засмеют, лучше уж промолчать. Как она отвлеклась, и сама не знает, будто провалилась – и всё тут. Подумалось, что хорошо бы увести отсюда Александра Дмитриевича на ту далёкую шиверу, и вот…
– Молчит, – объяснил присутствующим Горлов. – Молчит, значит, и она не уверена, что военком Машарин принимает сколько-нибудь решительные меры для окончательной ликвидации банд. Она чоновка, ездит на все происшествия – и вот тоже сомневается!
– Я не сомневаюсь, Николай Степанович.
– Ну, ну! Как тебе подсказывает твоя комсомольская совесть? Ну!
– Чё нукать? Зря вы на Александра Дмитриевича. Мы больше года с этими бандами дерёмси, а не изничтожили. А Александр Дмитрич всего ничего как вернулся.
И Нюрка снова стала глядеть в окно, краснея от одной мысли, что Горлов сейчас может намекнуть на её сердечные чувства к Александру Дмитриевичу, у него не заржавеет.
Но Горлову, видно, было не до этого.
– Так ты что? Меня считаешь пособником бандитов? – вдруг закричал он.
– А почему ты, Горлов, считаешь, что кто-то из нас должен им подсоблять? – рассудительно спросил предисполкома Седых. – Кто это тебе такое право дал обвинять нас в связи с бандитами?
– Революция дала мне такое право, товарищ Седых. Только не тебя я обвиняю, а Машарина. И не в связи, а в пособничестве.
– Один хрен, – сказал Житов, начальник земотдела, хитрый и лукавый крестьянин из ближнего села. Все согласно кивнули.
Горлов видел, что схватку он проигрывает, а этого никак нельзя было допустить, потому что дальше всё пошло бы ещё хуже, а хуже уже некуда. Контрреволюция в уезде наступала теперь с двух позиций – атакуя советскую власть бандитским террором, то есть физически уничтожая сынов революции, и действуя тихой сапой изнутри – разрушая революционную принципиальность товарищей, толкая их на путь буржуазного демократизма… Если уж партия сделала уступку капитализму, приняв этот самый НЭП, что, по убеждению Горлова, было роковой ошибкой, но против которой нельзя было выступать из соображений единства и ещё потому, что за неё стоял сам Ленин, то нигде же не сказано, что надо обнимать всякую мелкобуржуазную сволочь. Если бы кто-нибудь сказал Горлову, что он просто-напросто хочет вернуть себе свою недавнюю неограниченную власть, он, наверное, застрелил бы такого умника не задумываясь.
Не о себе он думал. Судьба революции диктовала ему каждый шаг, каждое слово.
– Один хрен, говоришь? – крикнул он Житову. – Нет, товарищ Житов, не один. Ты по своей политической близорукости не понимаешь. На связь с бандитами Машарин ни за что не пойдёт, потому что человек он честный и на подлость неспособный.
– Так какого ты… нас от дела отрываешь?
– На связь он не пойдёт, – продолжал, не слушая, Горлов, – уверен, что у него и помыслов таких не было. Свою ненависть к старому строю он доказал с оружием в руках. Но о новом коммунистическом строе он имеет понятия весьма неверные. И поэтому его действия являются пособническими. Вспомните, как он чуть не с пистолетом на меня бросался, когда я приказал расстрелять тех бандитов. И почему он пишет бандюгам любовные письма, а не уничтожает их как классового врага? И почему он так распинается за освобождение этого ярого белогвардейца Силина?
