Таким средством избавления от скверны инженеру Машарину теперь стала представляться война.
Война для него началась раньше, чем для миллионов других людей. Задолго до первых выстрелов она навалилась на него небывалым объёмом работы, требованием большей организованности и изобретательности, повышением по службе и первой наградой.
Слово «война» всё чаще звучало в речах крупных чиновников, с каждым днём приобретая всё более осязаемый смысл, пока наконец не отождествилось со словом «Сараево».
Сверкающая медью музыка военных оркестров, восторженные патриотические речи и горячие молитвы – «Даруй, Господи, победу благоверному императору нашему-уу!» – заглушили все остальные ритмы.
Газеты радостно оскалились крупными заголовками: «Вторая Отечественная война объявлена!», «Народная война началась!». Сотни, тысячи воззваний, обращений, статей призывали забыть былые распри и сплотиться во имя защиты Отечества.
Теперь отечество любили все, начиная от плохо знавшей русский язык императрицы до только что отбывшего каторгу преступника.
Александр Машарин ходил по заводу сияющий и счастливый.
– Вот и шли бы сами на фронт, чем здесь пыжиться, – сказал за его спиной пожилой рабочий. – Погнали мужика на убой и радуются… Придёт час!..
Рабочий недоговорил, но Машарин хорошо уловил что к чему.
Через день, подтянутый и строгий, он вошёл в кабинет генерал-директора завода. Господин Клингер отложил бумаги, протёр пенсне и жестом предложил Машарину сесть.
– П'гошу, п'гошу, – сказал он. – 'Габоты у нас прибавляется. – И сразу, переходя к делу, заговорил по-французски: – Правительство увеличило заказы в два раза. Надо найти средства выполнить эти заказы. В кратчайший срок доложите свои соображения господину главному инженеру.
– Вряд ли смогу быть полезен, ваше превосходительство.
– ???
– Я подал прошение о зачислении в действующую армию.
– Ай-яй-яй! – покачал бритой головой Клингер. – Я имел о вас более се'гьёзное мнение… – Он порылся большими пальцами в нагрудных карманах кителя, что должно было выражать крайнюю степень недовольства, и снова перешёл на французский:
– Это безрассудность, господин Машарин. Помирать на полях сражений будет кому и без вас. Сегодня же потребую отклонить ваше прошение.
– Настоятельно прошу не делать этого, – возразил Машарин. – Я должен быть на фронте вместе с остальными патриотами.
– Все мы пат'гиоты 'Госсии, – сказал раздражённо Клингер. – Вы лучше д'гугих знаете, что наши доблестные а'гмии вооружены го'газдо хуже а'гмий противника. Че'гез несколько месяцев военных действий ф'гонты станут испытывать недостаток пат'гонов и сна'гядов. Наша а'гтилле'гия далеко не так совершенна, как об этом любит гово'гить господин Сухомлинов. Для 'Госсии будет полезней, если вы останетесь на заводе и примените свои способности для возрастания её могущества, а не ум'гёте на поле боя.
Но переубедить Машарина Клингеру не удалось.
– Вы есть очень уп'гямый человек! – наконец сдался он. – Мне будет очень жаль, если эту голову п'годы'гявит глупая пуля. Но п'гошу вас помнить, что в любое в'гемя вы можете ве'гнуться к нам, для этого достаточно только написать мне.
– Надеюсь, это не понадобится, – сказал Машарин. – История показывает, что Россия умеет побеждать любого противника. Как говорил граф Толстой, всё зависит от того чувства, которое есть в каждом солдате. В чувствах русского солдата сегодня сомневаться не приходится.
Он сумел выпросить себе взвод в одном из сибирских полков, направляющихся на Юго-Западный фронт. Там разгоралось невиданное в истории сражение между четырьмя русскими и четырьмя австро-венгерскими армиями, почти равными по силе и вооружению.
Сибиряки прибыли вовремя. Ещё далеко от фронта они услышали глухой гул артиллерийской канонады, как будто там сгустились на небольшом пространстве все европейские грозы и, клубясь и рокоча громами, не могли сдвинуться с места. С марша, развернув боевые порядки, сибирские полки вступили в бой с наступающими австрийскими частями.
Теряя обозы, артиллерию, полевые госпитали и целые воинские части, австрийская армия откатывалась из Галиции на запад.
Машарин писал родным в Иркутск восторженные письма, напоминающие стихи известного поэта, видевшего в войне только, «как польки раздавали хризантемы взводам русских радостных солдат». Он восхищался мужеством нижних чинов и военным гением генералов, совместными усилиями совершавших такую победоносно-блистательную операцию. То есть его мысли и чувства ничем не разнились от мыслей и чувств других «истинных патриотов», забывавших о трагической гибели армии Самсонова, не замечавших разноголосицы фронтов и тыла, не желавших подсчитывать потери и неудачи.
В ноябре, когда отпущенные на победу генштабистами Сухомлинова четыре месяца истекали, наступление русских армий было остановлено. Сжатые до предела пружины австрийских фронтов стали медленно, но неумолимо распрямляться, отпихивая жидкие позиции противника обратно на восток.
Командующий 8-й армией, куда входили сибирские полки, генерал Брусилов, ведя бесконечные наступательные бои, никак не мог добиться ни свежих пополнений, ни боеприпасов, ни увеличения артиллерийского и пулемётного парков.
Обескровленные и почти безоружные корпуса его армии сдерживали синешинельную машину австрийцев единственно неистребимым солдатским мужеством, чем приводили в восхищение тыловых стратегов и воспевателей загадочной русской души.
По раскисшим пескам пустынных просёлочных дорог, мимо белеющих на взгорках среди чёрных деревьев маетков – панских поместий, – вспугивая с придорожных распятий мокрых чёрноризых ворон, хороня в залитых водой окопах товарищей, наступал вместе со всеми и взвод Машарина.
– Чего ж это мы, ваше благородие, а? – спрашивали солдаты у вечерних костров. – Сколько это будет? Шапками ведь закидать хотели…
Машарин говорил им о коммуникациях и стратегических планах, не веря ни одному своему слову.
Наконец в начале декабря война споткнулась о заснеженные высоты Карпатских гор и остановилась надолго, раскидав по вершинам и склонам крутого Бескидского перевала бесчисленные полки и дивизии воюющих сторон. От Моравы до Сана, вгрызаясь в монолит кремнистых стылых гор, до мозга костей промерзая в мелких обледенелых окопах, перематывая грязными бинтами чирьи и выхаркивая кровяные сгустки из застуженных лёгких, три месяца удивляли мир русские солдаты, не пуская к осаждённому Перемышлю рвущиеся туда на выручку своим объединённые немецко-австро-венгерские группировки.
9 марта комендант Перемышля выбросил белый флаг и сдался вместе со 120-тысячным гарнизоном. Но через три месяца русские войска были выбиты из Карпат, сдали Перемышль, а потом и столицу Галиции, город Львов, где Машарина впервые ранило.
