То есть просто лет прошло очень мало.
Отчего же дорога эта кажется такой длинной? Не потому ли, что она – кратчайшее расстояние из прошлого в будущее – пролегла через такие болота и буреломы, на прохождение которых в обычном движении понадобились бы века, а брались они с боя, штурмом, форсированными ударами, без учёта и подсчёта потерь? И поколения сменялись быстро, как в бою ряды атакующих…
Я мысленно прохожу по этой дороге, возвращаюсь к её началу. Почтительно кланяюсь гордым памятникам подвигов моего народа. С болью и грустью кланяюсь павшим.
И вот дорога кончается, разбегаясь на десятки тропинок, не прямых и не гладких. И на них – люди.
Глава восьмая
В прихожей у Черепахиных горела сорокалинейная лампа, было чисто и тепло.
– Раздевайтесь, Александр Митривич, – пригласила Настя, служанка, держа наготове сухое полотенце. – Промокли вы шибко. Так и льёт, так и льёт…
Машарин разделся, вытер лицо, руки, оглянулся: как наследил! – и калоши не помогли.
– Ничё, я уберу, – сияла Настя. – Хозяин ишшо не пришли. Анна Георгиевна одни скучают. Я счас доложу.
Она пошла в переднюю, прямо держа тонкий стан и покачивая округлыми бедрами. Перед дверью оглянулась, убедилась, что гость любуется ею, и улыбнулась в ответ широко и обещающе.
Хозяйка, опередив Настю, первой стремительно вошла в прихожую и протянула Машарину для приветствия обе руки, будто собиралась обнять его.
– Это счастье, что вы пришли, – говорила она, усаживая его в глубокое кресло. – Андрей меня совсем забросил. Не успел вернуться из своих бесконечных разъездов, как сбежал в управу, а я тут взаперти. Да ещё этот противный дождь! Читать надоело, – сказала она, когда Машарин взял со стола книгу. – И вообще всё надоело.
– «Санин», – произнес Машарин вслух название книги, – говорят, забавный роман, а я, признаюсь, не прочитал.
– О нём весь Петербург шумел!
– К шуму я не прислушивался. Нашему брату-инженеру и без беллетристики чтива хватало. Признаться, так и не люблю её. Мусолят какую-нибудь мыслишку на тысяче страниц, а мыслишка, так себе, – птичья. Достоевский, Толстой – не беллетристика, а философы. С ними интересно.
– Я обожаю Толстого, – поддержала его хозяйка, – особенно «Анну Каренину». Когда читала, мне казалось, что она – это я… Какая прекрасная жизнь была, Александр Дмитриевич! И вот, нет ничего, – она вздохнула, помолчала. – Я умираю от тоски по тому времени. С ужасом вижу, что старею, что скоро смерть и ни-че-го уже не будет. А так хочется тепла, солнца, счастья… И любви. Не усмехайтесь. Да, любви! Такой, чтоб захватила всю и сожгла, и пепел развеяла. Мне двадцать второй год, а я ещё не любила. Конечно, я люблю Анри, ценю его, но с ужасом думаю: неужели это всё? неужели не будет настоящего? Страшно.
– Это вас Арцыбашев напугал. Не верьте ему. Любят они пугать маленьких читательниц. Велите Насте, чтоб она на этот роман сковородки ставила.
– Нет, Арцыбашев здесь ни при чём. Так, порнография в предвоенном духе… Вы чаю хотите или водки? Андрей предпочитает водку.
– Можно и водки, – кивнул Машарин.
Анна Георгиевна сама принесла закуску, поставила на стол графин с водкой и рюмки, чуть плеснула себе.
– Долго что-то Андрея нет… Разве я когда-нибудь думала, что буду жить вот так, Александр Дмитриевич? – Она на мгновение задумалась, потом тряхнула головкой и продолжала уже весело, притворяясь захмелевшей и переходя на хороший французский язык. – Мне этот роман подарил некто Рогов, он служил в Иркутске у Советов, а руководил белой организацией. Вы не были знакомы с ним? Большой умница. Красавец. А характер – кремень! Он нас с Андреем познакомил и поженил, – она рассмеялась, – а потом сюда изгнал. Я не понимала, зачем, и возмущалась. Впрочем, об этом никому не говорила. Я даже рада была, что всё так устроилось… А вот теперь жить хочется. Жить, Александр Дмитриевич. Хочу, чтобы весело было и все были у моих ног! Ну, не все. Некоторые…
Она медленно прошлась по комнате, красивая и манящая, приблизилась к Машарину, прямо посмотрела ему в глаза и сказала, что он ей нравится. Сказала это серьёзно и одновременно лукаво, как умеют только хорошенькие женщины, когда им захочется поиграть безнаказанно с друзьями дома.
– Есть в вас что-то вечное, надёжное, как в памятнике, – улыбнулась она своему сравнению, – такая сдержанная мощь. И еще, не лебезите. Женщины без ума от таких мужчин. Немало вы наших слёз пролили? Сознавайтесь!
– Полноте, Анна Георгиевна, – взмолился Машарин, – вы меня, как мальчика… Я же не Силин, с которым вы, как с котёнком. Расскажите лучше об экспедиции. Я заходил несколько раз, а вас с Андреем всё нет и нет.
– Убегаете от вопроса? – она погрозила пальчиком. – Нехорошо… А поездка была скучной. Дождь. Конь мокрый. У Андрея дела без конца. Даже не постреляли ни разу. Что вы так смотрите? Я умею. Меня отец научил. Он вообще воспитывал меня, как мальчишку. И стрелять, и верхом скакать, и даже драться научил. Мы с ним в карты стреляли, как этот… помните, у Пушкина? Я всегда выигрывала! Хотите, вас обстреляю, хоть вы и боевой офицер?
Её отец, Георгий Нодарович Зуев, был одним из самых удачливых золотопромышленников в Ленском товариществе. За что бы он ни брался, всё ему удавалось. «Чёрту душу продал», – говорил о нём старый Машарин. Как-то он загнал Зуеву отработанный прииск, а тот в первый же месяц взял с него больше трёх пудов металла – жила боковая открылась. Был Зуев человеком ума проницательного, хватки железной, горячий не в меру (сказывалась чеченская кровь: отец его был сослан с Кавказа за разбой и в незаконной связи с девицей Зуевой прижил этого цыганистого дьявола, которому и завещал своё не очень богатое наследство). Но дела Георгий Зуев вёл хоть и рисково будто, а умно. Вина не пил, не курил табаку, но зато утверждали, что все смуглые дети в губернии – его работа. А с женой, как ни бился, кроме вот этой козы, как любовно называл он дочь, никто не родился. Она была единственной наследницей его миллионов, любимицей и тиранкой, не знавшей ни в чём предела и удержу. Перед войной Зуев перебрался на жительство в столицу, бывая на Лене только наездами, во вред делу. Кандидатов в женихи – хоть отбавляй, и не будь революции, бросившей её из-под опеки многочисленных нянек в объятия развращённых войной офицеров, не видать бы её Андрею Черепахину, как свинье Полярной звезды…
– Давайте, когда кончится дождь, пойдём с вами по грибы, – предложила она, продолжая игру, – и закатим по этому поводу бал. С музыкой, с китайскими фонариками, с шампанским! И вы будете моим кавалером. Вы станете говорить мне милые глупости, а я буду делать вид, что верю им и что у меня кружится голова.
– Андрей меня просто по-дружески пристрелит.
– Он будет дирижировать оркестром, если, конечно, сможет раздобыть его. И ничего не заметит.
Лёгкий на помине, в комнату вошёл Черепахин.
– Ну и погодка, – пожаловался он. – В такую погоду пить водку – милое дело.
