Он приветливо поздоровался с Машариным и тяжело опустился на диван. Сухие глаза его смотрели тяжело и удовлетворённо – денёк выдался не из лёгких.
– Я тут Александра Дмитриевича по грибы сговариваю, – сказала Анна Георгиевна, – а он упрямится. Всё дела у вас, всё заботы. Не жизнь, а каторга.
– И то, какие тут грибы? – сказал Черепахин. – Пикники будем устраивать потом. Сейчас работы – во! Комиссаров сегодня допрашивал, всё некогда было… Надеются на восстание! Какое к чёрту восстание, когда большевикам каюк! Хотя… это такая зараза, что надежды могут оказаться и не напрасными.
– А что, слышно что-нибудь? – спросила жена.
– Да нет, всё пока спокойно. Под Олёкмой наши истребили такой же отряд комиссаров. Но всех не истребишь. Один останется, и пойдёт всё сызнова. Такой народ. Не хотят понять, что для них масленица кончена. Бунтуют. Нашего правительства не признают. Во многих уездах Советы ещё. Приходится войска посылать на усмирение. Тут только дай слабину, октябрь повторится, как пить дать. Вон у меня сидят только – Станевский, Гольдштат, Черевиченко, сегодня из Знаменки привезли Желокова и Гусева. Каждый батальона стоит. Надо ликвидировать к чертовой матери: в тюрьме уже командовать стали.
Черепахин налил себе водки и единым духом выпил.
– Ликвидировать, скорей всего, не надо, – возразил ему Машарин. – Они очень много знают: остались у них люди, явки, организации по всей губернии. Всё это надо выяснить, чтоб беды не случилось. Надо отправить их в Иркутск, пусть там контрразведка занимается.
– Расстрелять вернее, – сказал Черепахин, хрустя огурцом. – Но, пожалуй, ты прав. Сплавить, и с плеч долой. А вот что с остальными делать, ума не приложу. Обнаглели до крайности. Требуют открытого суда.
– А почему бы тебе и на самом деле не устроить судебного разбирательства? – заметил Машарин. – Это оказало бы большое влияние на народ. Подтвердило бы, что ты не просто временный правитель, а власть, которая соблюдает законы. Не бесчинствует. Тем более что среди твоих заключенных большевиков почти нет. Многие и понятия не имеют о целях революции. Избрали их в этот Совдеп, они и рады были позаседать, поголосовать, а за что, про что – это их меньше всего беспокоило. Повидал я на фронте этих совдеповцев.
– Вот и поставить их к стенке, чтоб не радовались больше.
– А ты подумал, какую реакцию это вызовет среди населения? Так действительно можно вызвать бунт. Народ наш всегда сочувствует страждущим.
Александр Дмитриевич начал рассказывать, как толпа произвела его в убийцы, когда гнали красноармейцев.
Анна Георгиевна извинилась и вышла распорядиться насчёт ужина, а Черепахин слушал и не слушал, пил водку, думая о чём-то своём.
– Да, наверное, так и надо сделать, – сказал он, – пусть их приговорит суд, а не я. Руки не пачкать. А насчёт комиссаров я сделал запрос, ответа жду.
– Я собираюсь в Иркутск, – сказал Машарин, – давай конвой под мою команду, отвезу их, и не надо будет голову ломать.
– Что, не сидится? Я знал, что тебе надоест в своей конторе. Не дело быть в стороне.
– Нет, я отвоевался. Так, помочь можно, а запрягаться не хочу. Нам с отцом дела предстоят большие.
– Торопишься руки нагреть? Давай, Саша, ворочай. Всем помогу. Глядишь, министром будешь. С тебя станется. Но сначала надо власть утвердить… Не верю я этим комиссарам, что нет у них тут никакой опоры. Не такие дураки, чтобы не иметь здесь тайных организаций. Понимают, что уезд наш – ключ от всего Севера. Этот Черевиченко рассуждает, что твой генерал. А между тем штафирка, судебная крыса, служил когда-то в нотариальной конторе, воевал, потом мутил воду в запасном 9-м стрелковом полку. Многих наших подвёл под расстрел. Провал июньского выступления – его работа.
– Показал бы ты мне его.
– Приходи, посмотришь. Любопытный тип.
– Ужинать подано, – доложила, возникнув на пороге, Настя. Хозяйка, видно, за что-то отчитала её, и лицо у неё было скорбное и хищное.
Ушёл Машарин от Черепахиных поздно.
Дома он долго лежал без сна, обдумывая предстоящую встречу с Черевиченкой и пытаясь предугадать события и перемены, которые последуют за ней.
Черевиченко представлялся Машарину личностью незаурядной, хотя и несколько прямолинейной. Сильный характером чекист, казалось, имел один аршин – польза революции! – и мерял им всё на свете. Машарин эту цельность находил наигранной, но, понимая, что на Черевиченку гипнотически действовала должность заместителя председателя «чрезвычайки», прощал ему маску железного человека.
Как-то он теперь поведёт себя?..
К созданию Чрезвычайной комиссии Машарин отнесся с предубеждением, хотя и понимал необходимость её. Командуя полком, он даже имел стычку с чекистами, которая могла бы кончиться для него плохо, если бы комиссар, хорошо знавший Машарина ещё по заводу, не замял бы её.
Но когда в апреле восемнадцатого, на Дону, где полк Машарина оставался после разгрома банд Каледина, готовясь к боям с немецкими оккупантами, начали один за другим вспыхивать белоказачьи мятежи и заговоры, хорошо подготовленные затаившимися офицерами, и шпионство против Советов приняло безоглядный характер, Александр Дмитриевич изменил своё отношение к чекистам и вплоть до самого ранения работал с ними рука об руку. Во время боев за Новочеркасск Машарин был снова ранен. Провалявшись три недели в госпитале, получил отпуск и уехал долечиваться в сытую Сибирь.
Иркутск был забит сбежавшими сюда от революции помещиками, чиновниками, офицерами с ещё не выцветшими следами погонов на прямых плечах, выздоравливающими солдатами, освобождёнными из тюрем «революционерами» всех мастей и разбитными налётчиками с увесистыми кастетами в карманах кожаных брюк. Красноармейские патрули сменялись ватагами косматых, увешанных бомбами анархистов. Гвардейской выправки ломовики зычно покрикивали на строевых коней, запряжённых в телеги.
На перекрестках взбудораженных улиц поджидали заработка роскошные женщины, хорошо говорящие по-французски.
Все толкались, все жаловались, никто не разговаривал спокойно – кричали или шептались.
Афиши, приказы и воззвания, густо наклеенные на заборах, тоже надрывались немым криком.
ВСЕ НА БОРЬБУ С БАНДАМИ СЕМЁНОВА!
СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ СИБИРЬ В ОПАСНОСТИ!
О ВВЕДЕНИИ ВОЕННОГО ПОЛОЖЕНИЯ…
Машарин не спеша просматривал заголовки, некоторые документы прочитывал целиком, и хотя они в точности повторяли крики других городов, здесь они казались ближе, понятней и весомей.
Родных в городе не оказалось. Дворник сообщил, что они уехали в Приленск, когда Советы начали одолевать контрибуциями и конфискациями.
Машарин ночевал в дворницкой, и Аким весь вечер рассказывал ему о порушенной жизни, о декабрьских боях в городе и о бандах, что каждую ночь, а то и средь белого дня, грабят и убивают «честного обывателя».
