Было в Зэге неширокое длинное озерко, где выводились и жировали гуси и утки различных пород, по берегам, в зарослях черемухи и боярышника, водились рябчики, а на склонах хребта, поросшего высокими разлапистыми соснами, лакомились брусникой глухариные выводки.
В добрые времена Машарины любили выбираться туда всей семьей, как крестьяне на покос. И было в этих поездках столько радости, столько веселья и счастья, что о них вспоминали годами.
Теперь Александр шёл туда один, и все понимали, что так надо. Мать сама, не доверяя никому, собирала ему продукты, поставила пузырек спирту, – мало ли что может случиться – тьфу! тьфу! – положила чистое белье: промокнет, будет во что переодеться. Отец наказал Осипу сводить к кузнецу Грабышеву Сашиного коня, – недавно купленного серого строевика, ещё не выезженного и нервного, – чтобы тот осмотрел и почистил копыта. Катя тоже хотела принять участие в сборах, но дела ей не находилось, и она смотрела, как брат набивает патроны, и развлекала его разговорами.
Во время сборов к Машариным зашла Анна Георгиевна. Черепахин как увёз комиссаров в Иркутск, так и жил там уже третью неделю, и когда вернётся он, неизвестно. Анна Георгиевна скучала и наведывалась к Машариным часто.
Одна только Катя знала истинную причину этих посещений. Она видела, как менялась в лице гостья, когда в комнату входил брат, как пересыхали её губы и голос становился ломким и неуверенным.
«Ага, попалась птичка! – радовалась Катя. – Погоди, то ли ещё будет!»
Когда никого не было в прихожей, она, встречая Анну Георгиевну, нарочито прямо выпаливала, что Александра Дмитриевича нет дома.
– Я к вам, Катенька, только к вам. Я люблю вас, а вы меня бежите. Разве вам со мной скучно?
– Нет, мне с вами интересно. Я думаю, вам скучно со мной, вы всегда так Сашу ждёте, вам с ним интересней, вы сразу забываете обо мне.
Ей и в самом деле было интересно с этой дамой. Хотя Анна Георгиевна была всего на четыре года старше Кати, она казалась ей такой многоопытной и умной, что Катя слегка боялась её. Анна Георгиевна умела читать её мысли и чувства и никогда не щадила их, высмеивала хоть и косвенно, но так зло и жестоко, что Кате не раз хотелось заплакать. Но та в самую критическую минуту переходила к воспоминаниям о столичной своей жизни, с бабьей откровенностью рассказывала о достоинствах кавалеров, с которыми встречалась, с тонким цинизмом посмеивалась над своими увлечениями, и Катя, для которой такие разговоры были запретным плодом, слушала её со щекотливым восторгом.
Однако Катя не забывала своей придуманной обиды и с первородным женским коварством подталкивала развитие отношений брата и этой «штучки». Она придумала, что Саша в последнее время такой нелюдимый оттого, что без ума влюблён в Анну Георгиевну, но не может открыться, так как ставит мужскую дружбу выше собственных чувств, и теперь, назло всему свету, серьёзно увлекся этой Тарасовой и, быть может, даже женится на ней.
Всегда во время этого вранья Анну Георгиевну покидало чувство юмора, и когда разговор шёл о чувствах Александра Дмитриевича к ней, пыталась как-то выстоять, спрашивала, не он ли докладывает Кате о своих тайнах, и смеялась, хотя и видно было, что ей хочется верить девушке и она верит, но если Катя начинала расписывать добродетели Нюрки Тарасовой, Анна Георгиевна взрывалась.
– Катя, как вы можете? Это же обыкновенная, вульгарная тёлка! Неужели он этого не видит?
– А это уж в нашем роду так, – успокаивала её Катя. – Мама дворянка, а вышла за лавочника, дедушка, сказывают, женился на крепостной. Видно, и у Саши такая судьба, – Катя смиренно вздыхала, краешком глаза косясь на возмущённую гостью. – Мне эта девушка кажется вполне симпатичной…
Сегодня пришла Анна Георгиевна, одетая со скромной тщательностью.
Вся она представляла собой на этот раз укрощённую чёрную молнию.
– А вы не боитесь заблудиться, Александр Дмитриевич? – спрашивала она. – В тайге одному, наверное, страшно?
– Я люблю быть один. К тому же очень соскучился по охоте, Анна Георгиевна. И скажу вам, что лучше места, чем Зэга, вряд ли найдёшь на земле. Да и безопасней тоже.
– Зэга? – удивилась она. – Вы в Зэгу собираетесь? А я там была! Анри весной на глухарей туда ездил, и я с ним напросилась. Мне показалось там очень мрачно.
– Прекрасное место, – возразил Александр, затягивая свой солдатский вещмешок. – А зимовье наше вы там не сожгли?
– У вас хорошее зимовье, – сказала она, – сказочный лесной домик.
– У нас всё хорошее, – заметила Катя. – Только в чужое место охотники, если они настоящие, не ездят.
– Катюша! – одёрнула её Ольга Васильевна. – А домик мне нравился. И родничок там под ёлкой.
– Не родничок, мама, ключик! – поправил её сын. – В тайге ключи, это в России родники.
– А мне нравится больше «родник». Родное что-то. Рождает речку, озеро. Родник… Хорошо…
Машарины пустились в воспоминания охотничьих приключений, и Анна Георгиевна засиделась допоздна, так что Александр пошёл провожать её.
– Она дурно влияет на Катю, – сказала мужу Ольга Васильевна, когда они остались одни. – Право слово, я приказала бы не принимать её, если бы это здесь было принято.
Когда Машарин открыл глаза, в комнате стоял ровный и чистый свет. «Проспал!» – испугался он. Быстро поднялся, оделся, осторожно спустился в прихожую, выпил чаю, заготовленного с вечера, взял вещмешок, ружьё и потихоньку, чтобы не разбудить дом, приоткрыл дверь.
В мире стояло чудо, и знакомое, и каждый раз новое: мягким голубым светом залит городок и поля, и близкий лес, и видная река. И в этой светлой тишине ни звука, только твои шаги, только шелест заиндевелой травы под сапогом.
Александр Дмитриевич вывел из конюшни коня, молодого, серого в яблоках, заседлал его и повёл в поводу за ограду. Дворник Осип даже не вздохнул в своей сторожке. Снилась, наверное, старику молодость.
Переулком Машарин выехал за околицу, и дорога сразу же свернула в лес. Здесь была тишина, умиротворённая, добрая. Луна светила в спину, коню приходилось шагать по собственной тени, и нет-нет да и споткнётся Серый о грудку, и тотчас что-то умнет в придорожном осиннике. На душе покойно, радостно и хорошо, как на Пасху.
К заре дорога вывела на уже убранную пашню, где вдруг из-под самых копыт с треском и хлопаньем сорвался табун косачей. Серый резко шарахнулся вбок, и охотник еле удержался в седле. Заметив, где уселись птицы, Машарин хотел подъехать и пострелять, но передумал: городок близко. Пусть спит. Успеет ещё наслушаться выстрелов далёких и близких. Зачем тревожить напрасно?
До зимовья Александр Дмитриевич добрался, когда солнце уже согнало иней и высушило траву. Стреножил и отпустил Серого пастись, поднял седло и только тогда заметил, что тропинка к ручью натоптана и что рядом с зимовьем белело свежим пеплом кострище. Это неприятно поразило его. Что за человек? Зачем?
