Потом покосчики ужинают и укладываются спать. Фролка жмётся поближе к Нюрке, она с краю спит, протягивает осторожно руку и попадает на упругую, как шаньга только что из печи, грудь. Звонкий шлепок заставляет всех дремавших вздрогнуть.
– Не балуй, парень, – урезонивает его Степан, – выброшу!
Фролка притворяется спящим.
В проём балагана заглядывают с синего неба бусинки звёзд, рядом тепло дышит уставшая Нюрка. Наконец все засыпают, – тяжело, с храпом, с невнятным бормотанием и протяжными стонами – намаялись. Фролка поднимается на локте, хочет рассмотреть Нюркино лицо, от которого одуряюще пахнет травами и теплом. Так смотрит он долго, пока не терпнет рука, и сдержанно вздыхает. Постепенно звёзды в проёме начинают кружиться, закручиваются воронкой и исчезают. Вместо них появляется Нюрка в одной нательной рубахе, ласково улыбается и ложится к нему. Гладит белой рукой его жесткие волосы, подвигается ближе. Фролка обнимает её и сначала нежно, а потом всё сильнее целует. Пахнет от Нюрки табаком, губы мокрые, но он не отстает. Вырывается Нюрка, отталкивает его.
– Однако сдурел ты, чё ли? – сильный толчок заставляет Фролку открыть глаза: у самого носа Колькины усы. Брыкается, вырывается Колька из крепких Фролкиных объятий. И тут же Степап присел, зашёлся от смеха. Фролка сплюнул и выругался.
– Перепутал! Ей-богу, перепутал! – катается Степан.
Заражённые смехом Степана, заржали остальные мужики, завизжали у костра бабы, Нюрка хохочет, ложку изо рта вытащить не может.
– Чего ржёте? – кричит не вставая Фролка. – Ни хрена вы не понимаете. Я его, может, как брата чмокнул. Интернационализм называется, дуры. Ясно?
– Ой, ты, боже мой! – вытирает слёзы Домна. – Осатанел парнишка. Ой-ха-ха-ха!
Посыпались скабрезные вопросы Кольке. Тот сердится, шуток не понимает.
– Ну, хватит, пошли, мужики! – командует старшой.
Фролка хочет встать и не может – руки и ноги как не свои, до живота не дотронуться. Встал кое-как на четвереньки и выполз наружу. Тряхнул по-лошадиному головой, гавкнул на баб, поднялся и неохотно пошёл за мужиками. Нюрка смотрит ему вслед: смешной, веселое кому-то счастье достанется.
Через три дня за ним приехали. Притрусил верхом сам Улаханов и с ним знакомый милиционер из Приленска. Завидев верховых, Фролка сразу догадался, что это по его душу, кинул на плечо литовку и пошёл к балагану.
– Почему же ты мне не сказал, что тебя мобилизовали? – укоризненно спросил Сократ Болдонович. – Подвёл ты меня, парень. Теперь будут говорить, что дезертиров прячу. Нехорошо.
– Хорошего мало, – согласился Фролка. – Надо было говорить, нету, мол, и баста. И вам бы хорошо, и мне ладно.
– Собирайся, собирайся! – прикрикнул милиционер. – Возиться тут ишшо со всяким!
– А ты не лайся, Прокопьевич, а то я, теперь человек военный, тебе не подвластный, могу и дослать куды следует.
Послать милиционера подальше Фролка не задумался бы, но здесь собрались все покосчики, и ему не хотелось материться при Нюрке на прощание. Полез в балаган и стал покорно собираться.
Сократ Болдонович разговаривал с покосчиками, а получалось вроде с милиционером.
– Понимаю, тяжело вам. Не молодые все, сил тех нёту. А молодёжь вот воевать берут. А с вас и спрос небольшой, работайте потихоньку. Денег всех не заработаешь, а здоровье одно. Не спешите, успеете.
– Так вы же нам не подённо платите!
– Харчишек бы приказал доставить, хозяин. За крупой чё потянешь? Мяса бы. Или хошь ружьё дал, мы бы и сами добыли.
– Нельзя ружьё давать, – сказал Улаханов, – указ вышел – ружья у мужиков забирать. Вот начальник в улусе с десяток собрал, – показал он на милиционера.
– Это какой же дурак выдумал?
– А чтобы партизанов не плодить, – сказал милиционер.
– Ну и дуры. В партизаны кто захочет, тот и с топором пойдёт, – сказал, появляясь из балагана, Фролка, – Нюрк, подь-ка сюды на минутку.
Нюрка без слова отошла к нему в сторонку.
– Люблю я тебя, слышь? – сказал он. – А тот, по ком сохнешь, с Черепахиной путается. Не хотел говореть, да вот вышло. Я вернусь скоро. Наслужу я им. Будешь ждать?
Нюрка пришибленно молчала.
– Если чё, угроблю его, точно говорю. Ну, бывай! – Фролка вскинул голову и пошёл к балагану.
– Бери в седло, Прокопьевич, – сказал он милиционеру, – чё я пешака пойду столь верст? Не арестант же я, солдат, за тебя кровь проливать буду.
– Дойдёшь, – сказал милиционер.
– Ну, не скучайте! – крикнул Фролка покосчикам и пошёл по травянистой дорожке невысокий, с засохшей ромашкой в картузе.
– Пропадёт парнишка, – вздохнула Домна.
– Шибко хорошая парнишка, – поддержала её Дора, – жалко, однако, будет.
– Вот сволочь, – сказал Степан в адрес хозяина, – насчёт жратвы так и не заикнулся. Не спешите! А у нас дети на суседей оставлены. Пошли косить!
Нюрка смотрела, как исчезают в зелени леса всадники и Фролка между ними, но не они занимали её сейчас. Мир как будто перестал существовать – с его солнцем, шумом листвы, голосами птиц и людей.
– Пойдём, пойдём, Нюра! – трясла её за рукав Марья. – Вернётся, никуды не денится твой рыжий…
Когда с покосом управились, Нюрка потребовала расчёт.
– А то поработай ещё, – предложил Сократ Болдонович (работников он всегда рассчитывал сам).
Нюрка отказалась. Улаханов долго щелкал костяшками счёт, перекидывая их с одной стороны на другую, потом тряхнул ими, сказал:
– Двадцать три рубля, восемь пудов хлеба, туес масла. Хватит?
– Я же три месяца с лишним работала, – сказала Нюрка. – Вы обещали десять пудов.
– Ты хорошо работала, но не четыре месяца, как договаривались, а три и полторы недели. Вот тебе ещё пять рублей за хорошую работу. На будущий год обязательно приходи ко мне. Ты девушка справная, работящая. Сейчас хлеб как раз отправляю в уезд, садись с ними, до самой избы довезут.
Дорогой Нюрка даже всплакнула. Не от того, что заработала мало, а от того, что вроде обманули её: деньгами дали больше, а хлеба недодали, а деньги ноне совсем подешевели. Да ещё этот Бобер со своими сплетнями, не дававшими ей покоя всё время. Сколько раз ревела за балаганом. Бабы жалели, утешали, думали, по Фролке сохнет: плюнь, не стоит того! Девка ты ладная, хоть и перебили парней, а всё найдётся для тебя.
– Не надо плакать, зачем плакать? – успокаивал и возница бурят. – Кого дивить, дочка? Каждый год нас обманывают, привыкли уже никак…
На следующий по возвращении в Приленск день Нюрка встретила в лавке Матрёну, кухарку Машариных. Обхаживала она её и так и этак, а когда вышли вместе из лавки, спросила, как бы между прочим:
