Хорошо в такой вечер сидеть в чистой гостиной, тёплой и светлой, лениво тасовать карты, потягивать дорогой коньяк, дымить румынскими сигаретами и говорить о спасении России.
С наступлением холодов огни в машаринском доме не гасли и за полночь.
Обычно офицеры собирались к восьми.
Мотря кормила их пельменями и рыбными пирогами, ставила на стол сияющий семейный самовар, расцвеченный круглыми пятаками медалей, за что прапорщик Силин величал его Самоварным Превосходительством.
Заваривал чай колченогий, как будто он все свои сорок лет верхом просидел на винной бочке, капитан Колодезников. Он несколько раз споласкивал заварник кипятком, нюхал толстым носом, сыпал туда по щепотке несколько сортов чая, заварив, добавлял зачем-то ложку сырой воды и укрывал полотенцем. Потом, разливал каждому по чашечке, нетерпеливо ждал похвалы, но сам предпочитал пить водку. Капитан и едой распоряжался, наказывая Мотре спрятать часть пирога на завтра, так как у бога больше дней, чем пирогов, уговаривая всех крошить в пельмени сырой лук, и вообще был с бабьими замашками, что Мотре очень не нравилось.
Прощала она ему вмешательство в свои дела только за то, что иногда он говорил красивые слова про её печальные глаза и осторожно проводил рукой от спины пониже.
– Да ну вас! – брыкалась, краснея, Мотря. – Всё бы только гладили!
После ужина офицеры ставили на стол пузатую бутылку коньяка и усаживались играть. Мотря с сожалением смотрела на лысую голову капитана, вздыхала и шла в свою каморку, в напрасной надежде оставляя дверь незапертой.
Играли мелко, так как денег ни у кого не водилось, и больше разговаривали. Сначала о политике, потом о женщинах. Других тем не находилось.
– До чего же мы здесь оскотинели, господа, – жаловался Силин, – ей-богу, мне стыдно талдычить одно и то же каждый вечер. Ну, поговорили бы хоть о литературе, если философия кажется скучной. С ума же можно сойти…
– Евгений Алексеевич, что у кого болит, тот о том и говорит. Какая к черту философия, если мир рушится и не знаешь, что завтра с тобой будет, – успокаивал его капитан, заказывая десятерную на червях. – Ведь каждый день есть какая-нибудь новость, от которой хочется превратиться в мышь… Чем нас сегодня контрразведка порадует, Александр Дмитриевич?
– Ничего особенного, – отвечал Машарин, перебирая пальцами веер карт, – ничего особенного, если не считать, что в Иркутске удалось напасть на след тайной организации, именуемой Политцентром и ставящей своей задачей свержение существующего порядка.
– Большевики? – испуганно спросил молоденький подпоручик Ложечников, прибывший недавно в Приленск во главе двухсотштыкового отряда и неудачно строящий из себя гусарского молодца.
– Нет. Эсеры и меньшевики, если это устраивает нас больше…
– Господа, господа, не понимаю, чему улыбается уважаемый Александр Дмитриевич. Новость, которую он сообщил, совсем не смешная. Создание этого Политцентра надо рассматривать как выражение недовольства Верховным правителем.
– Успокойтесь, Ложечников!.. Я пас… Видел я эти «центры» – болтовня одна. Ничего не могли, даже когда власть имели, а уж на нелегальном – чепуха!
– Нет, не чепуха, Андрей Григорьевич. За ними стоят массы.
– Бросьте, подпоручик. Массы – это блеф. Вот партизаны – это настоящая холера. Она захватила не только так называемых трудящихся, но проникла и в армию.
– Да, господа, – равнодушно подтвердил Машарин, – армия разлагается. Красные наступают. Они уже заняли Омск, а здесь, в тылу, действуют не мнимые, а действительные партизанские фронты. Солдаты переходят на их сторону целыми ротами. Командует всеми партизанскими силами, формально конечно, бывший поручик, а ныне главковерх Зверев, Даниил Зверев. Никто из вас с ним не знаком?
Офицеры переглянулись и отрицательно покачали головами.
– Вот офицеров я не понимаю, господа, – развел руками, показывая всем карты, Силин. – Солдат понять могу: им надоела война, а большевики на каждом углу кричат о мире, к тому же им не хочется воевать против таких же крестьян, как они сами.
– Чепуха! – сказал Черепахин.
– Для тебя всё – чепуха! – отмахнулся от него Силин. – Нет, вы мне ответьте, почему офицеры идут в партизаны?.. Не знаете. А я догадываюсь: потому что они тоже русские люди. Русские! Мы просто не можем не бунтовать: голодно – мы бунтуем против голода, сыто – против сытости… Чёрт нас разберёт! А уж власти нам и вовсе никакой не надо: царя скинули, учредиловку разогнали, большевиков поперли, теперь Колчака турнут, а дальше что? Опять большевики? Так они уже были. Никого и ничего не надо! Такой уж мы народ.
– Это, как говорит Андрей Григорьевич, интеллигентские слюни, – сказал капитан. – Слово «свобода» действует на интеллигентов, как Мекка на мусульман: всем хочется туда, а в какую сторону идти – не знают. Я как-то спрашиваю Татарчука, у меня в первой роте был, где Мекка? На востоке, отвечает, где солнце всходит. А она-то от нас на самом далеком западе… Так и они: народ, свобода, а где этот народ, что такое свобода, представления не имеют.
– Народ! – с горчинкой сказал Силин. – Если бы народ знал, чего он хочет. Он может всё: сегодня растерзать мудреца, а завтра воздвигнуть ему памятник. Всё зависит от того, какие идеи подсунут ему. Наша задача – не дать народу клюнуть на удочку, и тем самым спасти Россию от трагедии, в которую неизбежно ввергнут её большевики.
– Не надо слёз, прапорщик Силин. Россия останется в любом случае. Мы с вами – это ещё не Россия.
– Вы, Александр Дмитриевич, никогда не читали господина Ленина? Почитайте при случае. Он с жюльверновской фантазией строит макет коммунистического будущего. Надо сказать, прожекты коммунистов привлекательны в целом и в частностях: хрустальный дворец, населенный хрустальными человечками. Прожектеры и близко не допускают мысли, что люди в абсолютном большинстве своём ужаснейшие скоты – тупые, ленивые и агрессивные. И обязательно найдётся благодетель, который из самых лучших побуждений захочет вбить в хрустальную стенку здоровенный гвоздь. Вот вам и трагедия нации. Вот почему я не социалист.
– А вы за монархию? – наивно спросил Ложечников.
– Монархия, дорогой мальчик, – это для детских сказок. Понимай это наши соратники, в том числе и любезный вам адмирал Колчак, сегодня не было бы ни партизан, ни этого недоношенного губернского Политцентра.
– Очень уж много противоречий, господин философ, – сказал Машарин.
– Вы и сами не знаете, чего хотите: то ли замуж, то ли мороженого. Ваш ход.
– Ох, господа, господа, – вздохнул капитан, вытирая мятым платком лысину, – какое нам дело до высоких сфер? Живите, пока живётся. Разобьём большевиков, а там видно будет.
– Я не сказал вам, чехи отказываются поддерживать нас и ищут примирения с противником, торопятся унести ноги.
– Шутите, Александр Дмитриевич?
– Это предательство, чёрт возьми!
