Генерал недоуменно оттопырил губу, потом взял себя в руки и твёрдо сказал:
– Пусть присылают делегацию, – положил трубку и задумался.
– Я вас слушаю, ваше превосходительство! – напомнил о себе адъютант.
– А, вы… Прикажите повторить атаку на ушаковской линии. Сейчас. Немедленно. Без артподготовки.
«Чего испугались эти мерзавцы? – мучительно соображал генерал. – Но как бы там ни было, повторная атака заставит их быть ещё мягче. Благож, конечно, потребует прекратить её, но она к тому времени и сама захлебнется…»
– Погоди, погоди, отец! Так, по-твоему, выходит, что и врагов у нас вообще нету? – заспорил с партизаном Мишка. – Все братья? И офицеры не враги, а просто тёмные? Насчёт солдат я согласен. А офицеры знают, за что воюют! Им жалко своих заводов, поместий, своего богатства!
– А то как, – согласился партизан. – Я тоже не за дядю воевать пошёл. Ограбили меня энти колчаки, вот и взялся за ружжо. А не тронь они мово, кровью нажитого, како мне дело до них? Мне чужого не надо, но и свово грабить не дам. Понятное дело, им тоже свово добра жалко.
– Экий ты какой, батя! Слышь, Митька? Или ты тоже за свое богатство воюешь?
– Како богатство? Я батрачил…
– Птьфу! – со зла сплюнул дружинник. – Вас, деревенщину, сам чёрт не поймёт! Кулак у нас, батрак – политцентровец. Каким местом вы думаете?
– Так вестимо – головой. Другим чем не приучены, – сказал партизан.
– Если бы головой!
– Не реви, – сказал партизан, – вон опеть идут, кажись…
На том берегу, скрываясь за постройками и заборами, забегали маленькие фигурки.
– Па-а места-аам! Пригато-овьсь!
Колчаковцы на этот раз не пёрли стеной, а подбирались короткими перебежками и ползком, по-пластунски. Восставшие вели по ним прицельный разноголосый огонь. Колчаковцам пришлось залечь. Перестрелка шла долго и прекратилась только с наступлением темноты.
– Завтра наш черед атаковать, – говорили раненые, которых Нюрка сопровождала в околоток. – Завтра, сестра, тебе работы хватит. Наступать – всегда крови больше. Ты только не кидайся сразу на вопли, как сегодня. По пристреленному месту попасть легче, так что и тебя ухлопать могут.
Ночевала Нюрка в околотке, там было тепло и при надобности – она всё время под рукой. Примостившись в уголочке, она некоторое время прислушивалась к стонам раненых, а потом уснула, как провалилась…
– Не будите, пусть поспит, – услышала она во сне чей-то голос, но открыть глаза не было сил.
Весь прошедший день, что бы Нюрка ни делала, она ловила себя на том, что ищет глазами Александра Дмитриевича и всё время думает о нём.
Неделя, которую пришлось ей провести при Главном штабе в селе под Иркутском, – её не отсылали обратно в отряд и не давали никакой работы на месте, – показалась ей годом.
Когда Нюрка дождалась отряда и увидела Александра Дмитриевича, её не опалил тот радостный ужас, какой охватывал раньше, а захотелось сделать для него что-то доброе, ласковое – накормить, одеть в чистое и никого не пускать к нему, чтобы он мог спокойно отдохнуть и выспаться, а она сидела бы рядом и смотрела на него.
Но Машарин этого не знал и только улыбнулся ей при встрече. Потом, в походе, Нюрка видела его лишь издали – серьёзного, подчиняющего своей воле всё то сложное и разбродное, что называлось маршевыми колоннами. И она была счастлива чувством своей причастности к нему и горда им.
В Иркутске она не встречала Машарина, но знала, что он здесь, рядом.
С утра в Знаменском готовились к наступлению на город. К Ушаковке всё подтягивались и подтягивались новые части. Рабочие дружины вливались в состав регулярных войск. Подходили отряды крестьянских добровольцев из ближних деревень. Бывшие политические заключенные, переодетые в тёплую одежду и вооружённые, составили целую роту. Переправившийся ночью через Ангару отряд черемховских рабочих и часть глазковской дружины тоже заняли исходные рубежи. Командиры обходили позиции, подбадривали людей.
Нюрка снова оказалась в компании неразлучной троицы. Бутаков под предлогом перевязки нашёл её в околотке и увёл с собой.
– А где ваш командир? – допытывался у неё Мишка-дружинник. – Столько разговоров про него – Батя да Батя! – хоть бы увидеть. Который он, Гогитидзе ваш?
– А он не наш! – сказала Нюрка.
– Как не ваш? У вас и название такое – Приленская группа армии Гогитидзе!
– Вот только название и есть. Командир наш Машарин.
– Встречался я с ём, – сказал партизан, – добрый командир!
– Наш все равно лучше! – обиженно сказала Нюрка.
– И ваш не плох, – согласился партизан, – а только тот – орёл!
– Вон Александр Дмитриевич! – показала Нюрка на появившуюся группу конных командиров. – Машарин. Вон тот, с бородой!
– Ничего дядя! – присвистнул Мишка. – Он, случаем, не братишка твой, а, Митя?
– Не, – ответил Бутаков серьёзно.
– А по туше – младший брат! Может, и согрешил твой батя с евойной мамкой, а?
– Весь штаб тут, – сказал партизан. – Стал быть, чичас пойдем. Если убьют меня, так вы уж отпишите жене моей, Варваре Фоминишне Кореневой, в селе Мангатуй, штобы, значится, берегла хозяйство-то, пока не вернётся Колька, сын, стал быть.
– А где он у тебя? – спросил Мишка.
– Там где-то, у Колчака воюет.
– А вдруг он здесь, в городе?
– Ну и чё? Встретимся, домой подадимся. Навоевался, поди. Хватит.
Сейчас вот так негромко переговаривались многие. И все ждали одно-единственное слово – вперёд! Каждый прицеливался, как быстрее пробежать двести саженей снежного савана, а там видно будет.
Но командиры медлили. Бойцы продрогли и начинали злиться – докель тут мерзнуть! кого ждать? кричи в атаку! не возьмем город, так хоть разогреемся!
Через полчаса стало известно, что наступление отменяется. Сычовцы согласились уйти из города без боя… Так-то оно даже ишшо и лучше!
Генерал Сычов не счёл нужным предупреждать правительство о предстоящей эвакуации. Офицерские части потихоньку садились в эшелоны и отправлялись на восток, препоручив позиции самоотверженным юнкерам. В ночь на четвертое января, прихватив из банка всё имеющееся там золото, доблестный защитник последней колчаковской твердыни Сычов бежал из города глухой тальцынской дорогой на Байкал. Когда правительство узнало об этом, было слишком поздно. Кабинет министров был задержан на вокзале и арестован.
5 января 1920 года объединённые силы партизан, рабочих дружин и политцентровских войск торжественно вступили в город.
Право войти первыми было предоставлено Ленской партизанской группе. Вслед за высоко поднятым красным знаменем с ярко видным девизом – «За власть Советов!» – ехали командиры. За ними колонной по шесть двигались конники, потом шли лыжники, потом – пехота и санный обоз.
