Она ни секунды не валандалась. Она воссоздала себя. Она сделала это ради высокой привлекательной женщины-врача. Она сделала это ради молодого человека на озере.
– Моя сестра тоже находилась на грани, – сказал Тони. – Упала с лошади. Она после того случая изменилась. Ее карьера изменилась. Все в жизни. Она тут же занялась садоводством. – Тони посмотрел на Машу смущенно и добавил: – Мне это не понравилось.
– Вам не нравится садоводство? – спросила Маша, слегка поддевая его.
Тони чуть улыбнулся, и она увидела в нем более привлекательного человека.
– Наверное, я просто не хотел, чтобы моя сестра изменилась, – ответил он. – Мне казалось, она стала чужой. Возможно, мне казалось, что она пережила нечто недоступное мне.
– Люди боятся того, чего не в состоянии понять, – заметила Маша. – До того случая я никогда не верила в жизнь после смерти. А теперь верю. И потому живу лучшей жизнью.
– Верно, – сказал Тони. – Да. – (Маша снова ждала.) – Ну вот и все… – Тони выдохнул и похлопал себя по бедрам, словно закончил разговор.
Маша понимала, что больше ничего интересного из него не вытянет. Это не имело значения. Следующие двадцать четыре часа расскажут ей об этом человеке куда больше. Да и он узнает о себе много нового.
На нее сошло великолепное ощущение спокойствия, когда она провожала его взглядом, а он одной рукой подтягивал на себе штаны.
Риск был просчитан. Риск был оправдан.
Никто никогда не поднимался в горы, не рискуя.
Глава 26
НАПОЛЕОН
За окнами «Транквиллум-хауса» рассветало. Шел пятый день лечения.
Наполеон трижды погладил с обеих сторон гриву дикой лошади.
Ему нравились плавные, неотразимые движения тайцзи – а это было одно из его любимых упражнений, – хотя, сгибая ноги, он слышал, что его колени хрустят, словно гравий под покрышками. Физиотерапевт успокаивал: беспокоиться, мол, нечего, у людей его возраста часто хрустят суставы. Хрящи по достижении среднего возраста начинают изнашиваться.
Утренний класс в розовом саду вел Яо, тихо и спокойно называя каждое движение девятерым гостям, облаченным в зеленые халаты «Транквиллум-хауса» и стоявшим рядом с ним полукругом. Казалось, что люди теперь здесь бо́льшую часть времени проводят в халатах. На горизонте за Яо, над кажущимися нарисованными виноградниками медленно, очень медленно поднимались два воздушных шара. Наполеон и Хизер как-то летали на воздушном шаре, отправились на романтический уик-энд: дегустировали вино, рассматривали старинные вещи в магазинах; это было в другой жизни – еще до рождения детей.
Удивительно: когда у тебя есть дети, ты думаешь, что твоя жизнь навсегда изменилась, и в определенной степени это верно, но это всё мелочи по сравнению с переменами, которые происходят, когда ты теряешь ребенка.
Когда Маша, на вид абсолютно здоровая женщина, явно отдающаяся своему делу со всей страстью (его жена в страсть не верила, а Зои была слишком юна, чтобы находить ее непристойной, зато сам Наполеон считал страсть восхитительной), в первый день говорила о том, что этот опыт изменит их так, как они и представить себе не могли, Наполеон, прежде веривший в самосовершенствование, проникся горьким ощущением неверия. Он и его семья уже претерпели преображение, какое и представить себе не могли. Им теперь требовались только мир и покой. И естественно, улучшенное питание.
Хотя я восхищаюсь вами и приветствую вас, Маша, мы не ищем и не желаем более никаких преображений.
– Белый журавль раскинул крылья, – сказал Яо, и все начали двигаться в унисон с ним. Видеть это было приятно.
Наполеон, как всегда стоявший позади всех (он научился стоять сзади с тех пор, как его рост достиг шести футов и трех дюймов), наблюдал за движениями жены и дочери, которые одновременно подняли руки. Сосредотачиваясь, обе прикусывали нижнюю губу, как бурундуки. Он услышал, как хрустят колени и у его соседа, и это грело ему душу: по прикидке Наполеона, тот был как минимум лет на десять моложе. Даже Наполеон видел, что этот человек поразительно красив. Он посмотрел на Хизер – не поглядывает ли она на красавца-мужчину, но ее глаза были пустыми, как у куклы, она ушла куда-то вглубь своей печали.
Хизер была надломлена.
Она всегда отличалась хрупкостью. Напоминала изделие из тонкого фарфора.
В начале их отношений Наполеон считал Хизер вспыльчивой, забавной, крутой девчонкой, спортивной и способной. С такой можно пойти на футбол или в турпоход. И он оказался прав, именно такой девчонкой Хизер и была. Она любила спорт, любила турпоходы, не была слишком требовательной или надоедливой. Напротив, она с трудом признавала, что нуждается в ком-то или чем-то. Когда они начали встречаться, она как-то раз сломала палец на ноге, пытаясь сдвинуть книжный шкаф, тогда как к ней вот-вот должен был приехать Наполеон, который мог бы поднять эту фанерную штуковину одной рукой. Так нет – она должна была сделать это сама.
Хрупкость под этой темпераментной оболочкой проявлялась медленно и на странный манер: особое отношение к определенной пище, возможно говорящее о чувствительном желудке; неспособность смотреть в глаза, если разговор принимает слишком горячий оборот; слова «Я тебя люблю» она произносила, поджав губы, словно опасалась, что ее ущипнут. Он пребывал в романтическом убеждении, что может защитить ее забавное хрупкое сердечко, как крохотную птичку в ладони. Полный любви и тестостерона, он думал, что сможет защитить эту женщину от плохих людей, тяжелой мебели и вызывающей расстройство пищи.
Познакомившись с ее странными, замкнутыми родителями, он понял, что Хизер выросла в условиях острой нехватки любви, а когда тебе не хватает того, что ты хочешь иметь в избытке, ты никогда не будешь полностью доверять кому-либо. Родители Хизер не были жестокими, просто их холодность кого угодно могла вогнать в ступор. Наполеон в их присутствии становился особенно любящим, словно таким образом мог заставить их любить жену так, как она этого заслуживает. «Правда, Хизер в этом платье великолепна?» – спрашивал он. «Хизер вам говорила, что она лучше всех в группе сдала экзамен по акушерству?» Но как-то раз Хизер одними губами прошептала ему: «Прекрати». Он прекратил. Но когда они приходили к ее родителям, старался прикасаться к ней чаще обычного, одолеваемый отчаянным желанием через эти прикосновения передать ей: ты любима, ты любима, ты очень-очень любима.
Он был слишком молод и счастлив, чтобы понимать, насколько одной любви недостаточно. Слишком молод, чтобы понимать, что у жизни есть множество способов сломить человека.
Смерть сына сломила Хизер.
Наверное, смерть сына ломает любую мать.
Годовщина была завтра. Наполеон ощущал ее темную, зловещую тень. Не было никакого смысла бояться приближения этого дня. Да, день ожидался скорбный. Дата, которую им так или иначе не суждено забыть. Он напомнил себе, что это вполне нормально. В годовщины люди так себя и чувствуют. Такое же ощущение надвигающейся судьбы он чувствовал и в прошлом году. Словно все это должно было повториться, словно он уже читал эту историю.
