— Как дела у нашей девочки? Что нас беспокоит? Какие вопросы, Полина, есть ко мне?
Когда он первый раз встретил меня вопросом о девочке, я поправила его:
— Вениамин Викторович, у меня сын, я жду мальчика! — на что он рассмеялся и пояснил, что под девочкой имел в виду меня, ведь когда у мамочки все хорошо, значит и плод чувствует себя прекрасно.
А кто родится, станет ясно только после первого УЗИ. Но разве это так важно? Гораздо важнее, чтобы ребенок развивался, как положено и родился здоровеньким, и в этом я полностью была с ним согласна. Было видно, что с первой же встречи у нас с доктором установилось полнейшее взаимопонимание. Именно ему первому я позвонила тем ранним утром, когда проснувшись, как от толчка, с ужасом увидела на простыне кровавое пятно. Приехавшая скорая помощь доставила меня в приемное отделение центра, куда следом примчался мой отец, требовавший объяснить всех встречавшихся на пути медицинских работников, что случилось с его дочерью и ребенком.
Пока меня осматривали в приемном покое, папа метался по коридору, вне себя от беспокойства.
И к тому времени, как к нему вышел мой врач, так переволновался, что пришлось срочно делать успокаивающий укол. Только после этого врач объяснил папе, что ничего особо угрожающего у его дочери не произошло, случилось небольшое раскрытие шейки матки, что и послужило причиной кровопотери, так переволновавшей всех. Но нужно немного полежать на сохранении под наблюдением врачей, поколоть витаминчики, привести тонус матки в порядок, сделать все, чтобы подобное не повторилось в дальнейшем. Так я и оказалась в палате люкс, где и пролежала больше четырех недель. И в этой же палате ощутила первое движение своего малыша, заставившее меня умолкнуть на середине фразы и непроизвольно положить руку на то место живота, где только что двинулся мой крошка.
— Папа, он толкнулся, вот сюда, я это точно почувствовала! Твой внук впервые заявил о себе! Вот тут, да, именно тут!
Как же мы радовались с папой в тот день, именно такие моменты остаются в памяти на всю жизнь.
И в этой же палате произошло мое примирение с мужем после такой затянувшейся ссоры.
Наверное, притупилась моя обида на него за это время, но так захотелось верить в его искреннее раскаяние от необдуманных слов. Может, этому поспособствовала его настойчивость и желание сохранить нашу семью, но из центра я поехала вместе с Алексеем в нашу квартиру. Жизнь потекла по-прежнему руслу. Только теперь я всецело была поглощена собой, тем что происходило внутри меня, всеми теми незаметными изменениями, которые указывали на состояние и развитие моего ребенка. Я научилась распознавать, в каком настроении мой малыш, когда он спит, когда бодрствует, разговаривала с ним, пела песенки и читала стихи. Готовилась к будущим родам, посещая специальные курсы, где училась правильно дышать и успокаивать нервы. В общем, жила жизнью беременных мамочек со всеми гормональными стрессами и причудами в питании.
Меня все меньше интересовала жизнь мужа, уже не обижало, что он все позднее приходит с работы, односложно отвечая на мои вопросы и стараясь побыстрее уйти в свою комнату, ссылаясь на тяжелый день или то, что ему необходимо еще поработать. Нет, он спрашивал о моем состоянии, если надо, бегал в магазин и аптеку, но после той ссоры, что-то ощутимо изменилось в наших отношениях. Может, я просто переоценила свое мнение о нем, стала меньше доверять, или повзрослела, и моя любовь перестала быть слепой, как в первые годы семейной жизни? Все, произошедшее с нами, получилось как сильнодействующее лекарство: спасло от трагедии, не убило, но мою сумасшедшую любовь к мужу заменило на подспудное настороженное ожидание неприятностей с его стороны, я стала понимать, что Алексей совсем не тот человек, каким казался мне прежде. Полюбила его в том возрасте, когда это совсем несложно, — совпало со многими причинами и я была готова влюбиться. Алексей оказался самой подходящей кандидатурой для этой первой любви и я, как в омут с головой, погрузилась в состояние очарования и восхищения, влечения и привязанности, смесь химии гормонов и романтического увлечения. Как в сладкую болезнь души и тела, которая прогрессировала и развивалась день ото дня. Мой диагноз по-английски мог звучать так «fall in love», а формулировке на русский в нескольких вариантах: «Я в него втюрилась», «Я на него запала», «У меня от него крышу снесло», «Он мне мозги поджарил»…
А сейчас я постепенно выздоравливала от этой болезни. Нет, я не перестала любить мужа. По моему глубокому убеждению, способность к любви — показатель душевного здоровья и богатства человека, любить необходимо, но любить здраво и осмысленно, а не так слепо, как случилось со мной. Да, наши отношения изменились, особенно с моей стороны. Все чаще я видела со стороны мужа раздражение в ответ на мои резкие высказывания, замечания на мое поведение, игнорирование его бытовых просьб, предпочтений, которые раньше я старалась выполнить буквально по "щелчку" мужа. Да и моя беременность добавляла ему нервов. Конечно, очень сложно выдерживать беременную жену с ее мгновенными перепадами настроения, возросшими, порой совсем непонятными вкусовыми пристрастиями. Я старалась мужу этим не надоедать, ведь у меня был человек, готовый по первому звонку приехать днем или поздней ночью, чтобы привезти дочке, так именно сейчас нужную банку солененьких корнишонов или спелый гранат «с вот такими мягкими зернышками, которые можно глотать, не прожевывая!». Мой замечательный папка, неутомимо выполнявший всевозможные капризы дочки. Кажется, он радовался своей нужностью, своей востребованностью в моей жизни, как будто чувствовал наперед, что так скоро мне ее будет не хватать. А муж…, пусть живет себе, как хочет, раз ему в тягость моя беременность.
Хотя, Алексей об этом никогда больше не заговаривал, но я подспудно чувствовала, что он так и не смирился с моим решением рожать нашего малыша. И это все больше отдаляло нас с мужем друг от друга. Внешне наша семья была, как тысячи обычных удачных семей, но мы оба знали, что это не так.
Моим спасением от семейных невзгод была только беременность и искренняя любовь отца, его забота обо всем, что хоть немного касалось его дочки и будущего внука. Именно в это время он переписал завещание, разделив все свое имущество между мной и своим еще не родившимся внуком Егором. Папа уже заранее знал, что мой сын будет носить имя его покойного отца, профессора Егора Синягина, моего знаменитого в известных научных кругах дедушки. И я была согласна с этим именем для малыша. По этому завещанию, нам поровну отходило по пятьдесят процентов акций всего семейного бизнеса отца и прибыли с дохода. Свой шикарный особняк, в котором папа жил, тоже был записан на внука, как и весь его автопарк из семи иномарок. До совершеннолетия Егора я назначалась его опекуном. Мне же, помимо части бизнеса, доставалась бы моя нынешняя квартира, коллекция драгоценностей покойной мамы, машины (своя и мужа), и куча всего, о чем я узнала гораздо позже. Уже после скоропостижной смерти папы, повергшей меня в безутешное горе, из которого я смогла выбраться только благодаря сыну, требовавшему ежедневной заботы. Он стал моим спасением в те тяжелые дни, наступившие после смерти папы.
