Сильное чувство.
Она и не думала, что будет испытывать что-либо подобное.
Она не могла задать этот вопрос сейчас – она хотела спросить у доктора Ванроу, через какое время исчезнет опасность выкидыша. Перед глазами у нее стояло размытое изображение околоплодного пузыря. В нем растет ее ребенок.
Ванроу открыл ящик стола и вынул оттуда нераспечатанный одноразовый шприц.
– Сейчас я сделаю вам укол, – сказал он. – Не бойтесь, это всего лишь витамины, помогающие развитию плода.
Она закатала рукав блузки. Весь ее страх уколов испарился. Это нужно ребенку. Доктор Ванроу сделал укол и сказал:
– Когда будете уходить, поговорите, пожалуйста, с моим секретарем. Я бы хотел, чтобы вы раз в неделю приходили ко мне на осмотр – в удобное для вас время.
– Раз в неделю?
– Да, пока не кончится период риска.
– И сколько это?
– Около двух месяцев. – Он выбросил шприц в емкость для мусора.
Сьюзен опустила рукав. След от укола был едва виден.
– Можно я задам вам личный вопрос? – спросил доктор. – Как ваш муж относится к…
Сьюзен помолчала секунду.
– Ну, я думаю… – Она слегка покраснела. – Я… мы не занимались любовью с тех пор…
– Это из-за вас или из-за него?
– Я не уверена. И так и так.
Доктор улыбнулся:
– Непростая ситуация.
– Да, непростая.
– Но вы ведь сильная. Все разрешится.
Она улыбнулась:
– Да.
Ванроу записал что-то еще, затем вскинул глаза на Сьюзен:
– Как, по вашему мнению, муж воспримет вашу беременность?
– Не знаю, – ответила Сьюзен.
Она и в самом деле не знала.
30
– Мы заключили контракт! – сказал Гарет Джону. – Это фантастика, верно я говорю? За месяц мы получили девять заказов и могли бы получить десятый, если бы сами не отказались. Что происходит?
Они сидели в пабе. Джон пил пиво и курил сигарету, которую он стрельнул у Гарета. В последние три недели он так часто просил у своего партнера закурить, что тот каждый раз покупал вместо одной пачки две. Но это лучше, чем покупать самому. Пока он только стрелял сигареты, он мог считать, что еще не начал снова курить.
Сьюзен наверняка замечала, что от него пахнет табаком. Как-то вечером она сказала ему, что у нее больше не вызывает отвращения запах кофе: напиток перестал пахнуть жженой резиной, хотя по-прежнему имел металлический привкус; она также сказала, что от сигаретного дыма ее тоже больше не тошнит.
Может, это был скрытый намек? Но почему не сказать прямо? Проблема заключалась именно в этом: они не разговаривали, они стали друг для друга незнакомцами, случайно оказавшимися под одной крышей. Он понимал, что он настолько же виноват в этом, как и Сьюзен. А может, и больше. И он знал причину этого.
– Что ты имеешь в виду, когда говоришь: «Что происходит?», Гарет?
Гарет, одетый в красный пиджак и мешковатую зеленую рубашку, многозначительно посмотрел на Джона:
– Не отрицай, что это даже как-то жутко.
Джон молча затянулся сигаретой. Действительно жутко.
Шесть часов, народу в пабе все больше. Кто-то мурыжил игровой автомат и уже не в первый раз доходил до уровня, на котором автомат издавал серию резких звуков, порядком раздражавших Джона. И Гарет его порядком раздражал. И то, что он слабак и снова начал курить.
Но что действительно занимало его мысли – это Сьюзен, их брак, их жизнь. Какая жизнь? У них нет больше никакой жизни. Она на восьмой неделе беременности. Еще две недели, и минует опасность выкидыша. Пойти домой и спустить суку с лестницы, чтобы этот чертов выкидыш случился.
Он затушил сигарету. Гарет все говорил, но Джон его не слушал. «Диджитрак» в таком фаворе, что деньги мистера Сароцини им больше не нужны. Господи, если бы Клэйк дал им лишний месяц, Сароцини с его Ферн-банком был бы им нужен как собаке пятая нога. Джон хотел, чтобы у Сьюзен произошел выкидыш, а Сароцини исчез с глаз долой.
Только Сароцини и не думал показываться Джону на глаза и не ответил ни на один отчет, посланный Джоном в Ферн-банк. Джон попросил Тони Уэйра найти лазейку в соглашении, которое они заключили с банкиром. Уэйр ответил, что в нем есть не лазейка, а целые распахнутые ворота: по английским законам, нельзя за деньги вынашивать суррогатного ребенка. Проблема заключалась в другом: «Диджитрак» и дом Джона и Сьюзен юридически находились во владении мистера Сароцини, до тех пор пока они не передадут ему ребенка. Все документы, акции, вообще все отписано ему.
Еще до того, как беременность Сьюзен подтвердилась, они с ней говорили о том, чтобы спровоцировать выкидыш. Это было ее предложение. Но потом она передумала. Она начала относиться к зародышу до абсурда болезненно и была полна решимости его защитить. Каждый раз, когда он заговаривал о выкидыше, она резко меняла тему разговора или просто поворачивалась и уходила.
Он прикончил вторую пинту, заказал третью. Гарет с энтузиазмом говорил о новом сервере с RAID-массивом, который он хотел купить, об алгоритмах сжатия. Джон пил пиво и все больше распалялся. Допив пинту, он распрощался с Гаретом и направился к выходу.
Он пойдет домой. Он схватит эту суку за горло.
Она выкинет, никуда не денется.
– Тот, кто любит Христову веру больше, чем истину, вскоре начнет любить свою секту или церковь больше, чем Христову веру, и закончит тем, что будет больше всего любить самого себя, – сказал Кунцу мистер Сароцини.
И Кунц, который сидел в огромном женевском кабинете мистера Сароцини, ответил:
– Сэмюэл Тейлор Колридж.
Мистер Сароцини удовлетворился ответом. В руках он держал список, подготовленный для него Кунцем.
– Арчи Уоррен. Фергюс Донлеви. Тони Уэйр. Только эти трое? Почему я не вижу здесь имени Джона Картера?
Кунц задумался.
– Потому что… – начал он и замолчал. – Потому что решение уже принято, – сказал он и в ту же секунду понял, что это неверный ответ.
По лицу мистера Сароцини Кунц увидел, что ответ ему не понравился. И вдруг испугался. Он чувствовал запах страха, исходящий от его собственного тела, запах кожи диванов, лака, которым была покрыта мебель, моющего средства для ковров, но не чувствовал запаха мистера Сароцини.
Он никогда не чувствовал его, и это было странно и страшно. Для Кунца было очевидно, что мистер Сароцини играет с ним, намеренно блокируя в его мозгу способность ощущать запах хозяина.
За всю свою жизнь Кунц не встречал больше ни одного человека, который не имел бы запаха. В отсутствие запаха Кунц терял способность оценивать глубинные реакции. Мистер Сароцини был единственным из людей, чьи реакции оставались для Кунца совершеннейшей загадкой.
