– Эмиль.
Его лицо напряглось – если только она этого не выдумала.
– Почему ты спросил? Знаком с ним? – спросила она.
– Просто это имя связано для меня кое с чем, вот и все. И потом, такую фамилию нечасто встретишь.
– С чем связано?
Нож снова повернулся внутри ее. Боль была не такая резкая, как раньше, и ей удалось удержать крик прежде, чем он сорвался с ее губ, однако Фергюс заметил:
– Сьюзен, тебе больно.
– Нет, все хорошо. Это просто спазм.
Некоторое время он молча смотрел на нее, затем тихо спросил:
– Как вы с мужем отмечаете Рождество?
– Тихо. Проведем рождественскую неделю в Котсуолде с семьей старого друга Джона – он был шафером у нас на свадьбе. А ты?
– Не знаю, еще не решил. Весь клан Донлеви съезжается на Рождество в Уотерфорд, но я не очень люблю подобные мероприятия. Может, поеду в Прагу или в Санкт-Петербург – куда-нибудь, где холодно, где настоящий снег, где Рождество действительно похоже на Рождество.
– Хотела бы я провести Рождество таким образом, – сказала она и опустила взгляд, вдруг спросив себя, как поведет себя Малыш через год или два, когда впервые увидит снег.
– Это будет мальчик или девочка? – спросил Фергюс.
– Я… решила, что лучше не знать. – Затем она сменила тему: – Фергюс, ты стал настоящим человеком-загадкой.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну… Ты видишь сон, а потом вдруг не помнишь, о чем он, – или не хочешь мне рассказать. Слышишь фамилию Сароцини, которая вызывает что-то у тебя в памяти, и не хочешь говорить что.
Фергюс выпустил в потолок струю сигаретного дыма. Она, превратившись в облако, повисела немного, затем ее понесло над головами посетителей кафе к трубе отопления. Пойманный горячим воздухом дым заклубился, словно прибойная волна.
– Сколько лет этому Эмилю Сароцини?
– Не знаю. Под шестьдесят. За шестьдесят.
Фергюс покачал головой:
– Вряд ли тут есть связь. Может, однофамилец.
– Фергюс, не говори загадками.
Он задумчиво стряхнул пепел.
– В двадцатых годах жил человек с таким именем. В то время о нем разное говорили. Что он занимается черной магией, исповедует сатанизм – все в таком духе. Он был связан с Алистером Кроули. – Фергюс улыбнулся. – Это было давным-давно. Человек тот давно умер. Твой друг-банкир, я полагаю, вполне жив?
– Ну да.
Он снова заговорил о книге, и Сьюзен не стала больше расспрашивать. Они никак не могли договориться насчет одной главы: Сьюзен хотела ее выбросить, Фергюс – оставить.
Через полчаса они стали собираться. Они не обратили никакого внимания на обедающего в одиночестве человека за соседним столиком. За едой он читал книгу в мягкой обложке. Он заплатил по счету и теперь тоже встал. Никуда не торопясь, он направился к двери, держась позади них.
39
Трава, белая от январского инея, похрустывала под ногами.
Утки, завидев одинокую фигуру, приближающуюся к пруду, загалдели и наперегонки бросились к берегу. Эта фигура была им так же знакома, как деревья, растущие вокруг пруда: мужчина в ботинках на резиновой подошве, в пальто в мелкую клетку, надетом поверх черной сутаны, и с небольшой кожаной сумкой, перекинутой через плечо. Его преподобие доктор Эван Фреер.
Его преподобие снял с руки вязаную перчатку, взял из сумки горсть корма – зерна различных злаков – и рассыпал его рядом с водой, тихо выговаривая толпящимся и топчущим друг друга уткам:
– Эй, прекратите, успокойтесь. Здесь на всех хватит.
Затем он, как было заведено давным-давно, пересчитал их, проверяя, не погиб ли кто-либо со вчерашнего дня. Двадцать две. Хорошо.
Стояло прекрасное утро. За самыми дальними деревьями в легкой дымке была видна башня отеля «Хилтон» и другие здания, беспорядочно, по-лондонски, ломавшие линию горизонта. Они выглядели несколько сюрреалистично, будто пейзаж другой планеты. Парк был почти пуст: несколько человек совершали утреннюю пробежку, еще несколько выгуливали перед работой собак. Фрееру нравилась чистота раннего утра, его новорожденная надежда, еще не запятнанная предстоящим днем.
Как бы он хотел, чтобы новое тысячелетие началось с такой же надежды.
Фергюс Донлеви знал, что он каждое утро после мессы приходит сюда, на берег пруда.
– С Новым годом, – сказал Фергюс, находясь еще на некотором расстоянии и за спиной священника.
Фреер обернулся, на полуповороте стал еще больше похож на Роберта де Ниро.
– Фергюс! И тебя с Новым годом. Я как раз о тебе вспоминал. Какое совпадение!
Фергюс, широко улыбаясь, пожал протянутую руку.
– Могу объяснить это совпадение в математических формулах, если у тебя есть пара свободных часов.
– Можешь, конечно, расписать мне это в формулах, но для меня оно все равно останется загадкой. И я уверен, для тебя – тоже.
Не преставая улыбаться, Фергюс вскинул брови, затем втянул голову в плечи – утро выдалось холодным.
– Значит, ты по-прежнему приходишь сюда каждый день. Привычка длиною в вечность.
– Бывают места и похуже.
Фергюс бросил взгляд на гладкую поверхность, где плавали тонкие, в лист бумаги толщиной, льдинки, на морозную траву, на изумительно красивые, одетые инеем деревья. Он вдохнул чистый, колючий от холода воздух, прислушался к пению птиц. Да, бывают места и похуже.
– Эван, мне нужно с тобой поговорить.
Фреер рассыпал еще горсть зерна. Утки поуспокоились: корма хватало на всех, им не нужно было толпиться. Его всегда было достаточно – но они никогда об этом не помнили. Фреер, не поднимая глаз от уток, ответил своим певучим голосом:
– И кажется, я знаю почему.
Фергюс удивился. Он засунул руки поглубже в карманы пиджака и стал ждать продолжения.
– Ты как-то пришел ко мне летом и рассказал о ребенке, который еще не родился.
– Да.
– У тебя было предчувствие, касающееся этого ребенка, верно? – Фреер бросил уткам еще корма.
Фергюс кивнул. Высоко над ними, тревожа тишину неба над Гайд-парком, пролетел вертолет дорожной полиции.
– Не у одного тебя, – сказал священник. – Другие источники также сообщают о чем-то подобном.
– Надежные? – спросил Фергюс.
– Включая Ватикан, – тихо ответил Фреер. – Многие высокопоставленные служители церкви в разных странах обеспокоены тем, что их прихожан тревожат сны и видения – всегда одни и те же сны и видения.
– На рубеже тысячелетий всегда активизируются всякого рода безумцы.
