Но какой бы удивительной ни была архитектура Ада, известие о том, что трон ангела-бунтаря пустовал, потрясло Феликссона. Немного поразмыслив, он пришёл к выводу, что в этом имелся определённый смысл. «То, что внизу, аналогично тому, что вверху»
[23], – подумал он.
Об исчезновении Люцифера сложили множество теорий, и Феликссон слышал их все. То были байки на любой вкус, и каждый принимал ту версию, которая больше нравилась: Люцифер сошёл с ума, убежал из Ада и погиб в пустошах, либо разгуливал по улицам Пираты в простых одеждах. Феликссон ничему из этого не верил. Как и всегда, он держал своё мнение при себе. Он знал, что выжил по счастливой случайности, и пускай мучительные операции лишили его возможности внятно разговаривать, мыслил Феликссон вполне ясно. Он собирался улучить момент и сыграть свои козыри, ведь рано или поздно появится возможность сбежать, и когда это случится – поминай как звали. Он вернётся на Землю, переделает лицо, сменит имя и забудет про магию до конца своих дней.
Феликссон лелеял эти мысли, пока не осознал, что жизнь без власти вовсе не так ужасна, как он себе представлял. Он был в числе самых могущественных и амбициозных магов мира, но на то, чтобы удержать эту позицию, тратилось колоссальное количество энергии, воли и времени. Когда Феликссон, наконец, позволил себе внять учениям киновитов, он понял, что всё это время нужды его души, которые и привлекли его к тайнам магического мастерства, оставались без должного внимания. Лишь теперь, став рабом демона, Феликссон получил возможность продолжить долгий путь в глубины своего «я» – путь, с которого его сбило накапливание магических сил. Жизнь в Аду даровала ему надежду на существование Рая, и он никогда не чувствовал себя таким живым.
Феликссон стоял у подножия лестницы, вёдшей к вратам крепости, стиснув послание в недавно искалеченной руке. Записку ему передал один из адских вестников. Эти посланники были единственными объективно прекрасными существами в подземном мире. Они существовали лишь для того, чтобы даже самые грязные дела Ада преподносились в красивенькой обёртке.
Перед Феликссоном простирался Ров Пайка, а за ним лежала вся Пирата. По дороге к колдуну маршировала небольшая армия адских жрецов. Процессия состояла из трёх дюжин самых отборных солдат. Феликссон с гордостью заметил в их рядах своего хозяина.
Изувеченный маг оторвал взгляд от дымящихся городских шпилей и перевёл его обратно на процессию киновитов. Поднялся ветер – единственный ветер, гулявший адскими просторами: его пронизывающие, ледяные порывы разили гнилью и горелой кровью – запахами, не покидавшими воздух Преисподней. Смрадный шквал стегал всё сильнее. Он взметнул чёрные церемониальные мантии киновитов, и высоко над головами жрецов затрепетали умащённые маслами тридцатифутовые флаги из человеческой кожи. Феликссон заметил в знамёнах глазницы и рты, и ему показалось, будто жертвы до сих пор недоумённо таращатся на смертоносные лезвия и вопят, пока ножи умело отделяют кожу от мускулов.
Колокол на крепостной башне, которую прозвали Зовом (на самом деле, именно его далекий бой всегда слышали те, кто решил головоломку Лемаршана), приветствовал возвращавшихся в твердыню Ордена братьев и сестер. Увидав хозяина, Феликссон опустился на колени и согнулся в поклоне, таком раболепном, что голова его погрузилась в болото. Не поднимая взгляда, он протянул руку с посланием.
Его повелитель отделился от процессии, а остальные киновиты спокойно продолжили шествие к вратам.
– Что это? – спросил демон, выхватив записку из высоко поднятой руки.
Феликссон повернул грязную, располовиненную голову, нацелив на хозяина левый глаз. Лицо киновита хранило невозмутимость. Никто не знал его возраста, а Феликссону хватило ума не спрашивать, но облик его хозяина хранил отпечаток многих веков: они изваяли из него то, что не мог изобразить ни один скульптор – такое было под силу только годам и мучительным лишениям. Язык вывалился изо рта Феликссона и плюхнулся на месиво из дерьма и болота. Он словно и не заметил. Всё его внимание было приковано к повелителю.
– Меня призывают в Покои Неснедаемого, – сказал Жрец Ада, рассматривая письмо.
Без дальнейших слов киновит развернулся и двинулся против хода остальных членов Ордена – назад, к Пирате. Феликссон не понимал, что всё это значит, но, храня верность хозяину, пошел следом.
2
После грязного Рва широкие улицы адского города казались относительно чистыми. На обочине виднелись одинокие деревья не нуждающейся в солнце разновидности: их чёрные стволы, ветки и тёмно-синие листья были такими кривыми и закрученными, будто каждый их дюйм рождался в невыносимых страданиях. На улицах не было автомобилей, но Феликссон заметил велосипеды, паланкины, рикши и несколько повозок с упряжками лошадей – тела животных покрывала полупрозрачная кожа, а лишённые плоти головы были такими плоскими и широкими, что они напоминали тела из задниц с пришитыми к ними морскими скатами.
Молва о появлении на улицах киновита бежала впереди них, и демоны в багровых униформах (здешнее подобие полиции) останавливали движение даже на самых оживлённых перекрёстках – всё для того, чтобы киновита не побеспокоил ни один житель города.
Когда он проходил мимо, большинство граждан выражало преданность, касаясь пупка, груди, лба и склоняя голову. Служащие вставали на колени, чтобы выказать свое почтение. Но наземь опускались не только демоны и гибриды – их примеру следовали и проклятые. Жрец Ада шел быстрым шагом и не обращал на это внимания, но Феликссон всё жадно впитывал.
Вблизи здания впечатлили Феликссона даже больше, чем когда он рассматривал их с холма, на котором стоял монастырь. Их фасады украшали замысловатые изображения мифических сцен из жизни Люцифера. Фигуры всех персонажей были вписаны в строгие квадраты, что напомнило Феликссону об узорах, которые он видел на храмах инков и ацтеков. Художники изобразили на них действа всех мастей: войны, празднества, совокупления, и всё было показано в мельчайших деталях. Феликссон провел много времени, разгуливая по тихим, вызывавшим клаустрофобию камерам крепости, и город видел лишь украдкой. Теперь же он испытывал слабое подобие радости – его глаза пировали на открывшихся зрелищах.
– Там, – сказал Жрец Ада, выдернув раба из задумчивости.
Феликссон поднял глаза: киновит указывал на сооружение, возвышавшееся над всеми постройками в городе. Его верхушка шипом пронзала чёрные небеса. Но при таком громадном размере здание было полностью лишено деталей. Фасад здания не имел даже окон и казался олицетворением серой обыденности. Дворец являлся настоящим произведением искусства – сооружением настолько безликим, что многим оно казалось почти невидимым. Феликссон подумал, что сам архитектор находил этот эффект довольно забавным.
