Ответ толпы был подобен рёву огромного, очнувшегося от спячки чудовища. Как только армия испустила этот первобытный крик, с разлома в полу поднялась призрачная тень. Она воспарила в воздухе позади Жреца Ада – некоторые её обрывки подымались быстрей других, рассеивая тёмную пыль.
Зрелище не избежало глаз толпившихся в соборе демонов. Сначала они подумали, что это очередное доказательство могущества их нового лидера. Однако радостные возгласы быстро перешли в благоговейный шепот: теневая завеса всё набирала высоту, а чёрная пыль распространяла её послание – она поглощала огонь факелов, и те испускали предсмертную копоть, лишь сгущавшую черноту потемневшего воздуха.
– Что это за жалкие фокусы? – прошипел Жрец Ада.
Тени захватывали собор. Они воспаряли к потолку и ширились во все стороны, пока не упирались в стены, и, наконец, в помещении воцарилась тьма, в которой светились только угли от угасших огней.
А затем тьма поглотила даже золу, и в соборе воцарилась непроглядная ночь. Послышались возгласы усомнившихся демонов.
– Повелитель, отзовитесь! – крикнул один воин.
– Вы испытываете нашу веру? – вопросил другой.
– Я верую, мой Повелитель!
– Да! – прошелестело толпой.
– Мы все веруем.
– Избавь нас от тьмы, Повелитель! Она ослепляет нас!
Солдаты резко смолкли – во тьме позади платформы вспыхнула молния, и послышался могучий, зычный голос:
– Кто осквернил моё святилище? – прогремел он, и вуаль тьмы рассеялась.
8
Светящийся силуэт голого Люцифера завис в воздухе. Зрелище было необычайным. Гарри изумило, что теперь, когда Король Ада не сидел на троне в согбенной, надломленной позе, а распрямился во весь рост, в высоту он достигал восемь
[47] с лишним футов.
Анатомия Люцифера была человеческой, однако в ней имелись небольшие отклонения – едва заметные девиации в пропорциях, придававшие телу падшего ангела уникальный вид. Он имел длинные конечности, нос и шею, на редкость широкий лоб, не отмеченный ни единой морщиной сомнений. Гениталии казались необычайно крупными, глаза – необычайно голубыми, а кожа – необычайно бледной. Волосы его были острижены так коротко, что сквозь них виднелся череп, однако шевелюра обладала собственным свечением, как и лёгкий пушок на лице, шее и поросль, спускавшаяся от груди к паху, где она разрослась куда более пышно.
Никто не осмеливался заговорить. Казалось, даже окутавший собор дым замер в ожидании следующих слов Люцифера. И когда Дьявол заговорил, свет вырвался из его рта, озарив облачко тумана, которое окутало речь Владыки Ада:
– Я был любимейшим ангелом Бога Иеговы, – сказал он и развёл руки в стороны, дабы собравшиеся увидели его во всей красе. – Но меня низвергли, лишив отцовского присутствия, – я был слишком горд, слишком амбициозен. Он намеревался наказать меня Своим отсутствием, и кара оказалась столь жестокой, что моя душа не выдержала страданий. Я сопротивлялся, однако горе сломило меня. Я пожелал оборвать дарованную мне Создателем жизнь. Я пожелал избавить себя от бытия и знания, от этих источников нестерпимых мучений. И я умер для этой жизни. Я обрёл свободу. Упокоился в склепе под собором, который построил на краю Ада…
Когда Люцифер заговорил о свободе, голос его смягчился и затих до едва слышимого шелеста. Но вдруг этот шепот взорвался яростным рёвом:
– ОДНАКО МНЕ БЫЛО ОТКАЗАНО В СМЕРТИ! Я ПРОСЫПАЮСЬ НАГИМ, В РУИНАХ ОБЕСЧЕСЧЕННОГО СКЛЕПА! И В МОЁМ СВЯТИЛИЩЕ – ТАМ, ГДЕ Я ДОЛЖЕН БЫЛ ПРОВЕСТИ ВЕКА В ОБЬЯТИЯХ ТИШИНЫ, – Я НАХОЖУ СБРОД, ОТ КОТОРОГО РАЗИТ БЕЗУМИЕМ, УБИЙСТВОМ И ЖАЖДОЙ КРОВИ. СБРОД, КОТОРЫЙ БЕСЧЕСТИТ ДВОРЕЦ МОЕГО ЗАБЫТИЯ!
Он замолчал, чтобы стихло эхо злостной тирады – могло показаться, что оно крушило по собору не одну минуту. Когда он заговорил вновь, голос его зазвучал тихо, однако слова чётко прозвенели в черепах всех собравшихся.
– Почему я наг? – вопросил Падший.
Он вперил взгляд в Жреца Ада – тот стоял перед ним в дьявольских доспехах. Киновит промолчал. Люцифер улыбнулся. Он повторил свой вопрос, и голос его приобрёл по-лукавому искусительный оттенок:
– Почему я наг?
Гарри безотрывно наблюдал за разворачивавшейся сценой из безопасности тайника.
– Ну же, – прошептал он так тихо, что его не услышала даже Норма, хотя его слепая подруга стояла рядом, вцепившись в его руку. – Ну же, убей ублюдка!
Наконец, Жрец заговорил.
– Мой Король, Вы были мертвы, – сказал он. – Я пришел за Вами. Всю свою жизнь я…
– … готовился к мигу нашей встречи, – закончил за него Люцифер.
– Да.
– Даже смерти не уберечь меня от пытки повторениями.
– Повелитель?
– Я слышал эту историю. Я видел тебя. Я видел вас всех! В бессчётных воплощениях! – крикнул Дьявол толпе, внимательно следившей за каждым его движением.
Когда он заговорил вновь, речь его была медленной и усталой:
– Мне это больше не нужно.
С этими словами он шагнул в воздух и протянул руки к Жрецу Ада. Но у некогда принадлежавших ему доспехов появился новый владыка, и они ответили на приближение Люцифера выбросом защитных шнуров света, расплетавшихся при ударах о тело нового врага.
Страх киновита вмиг испарился. Латы приняли его, как нового владельца; кипевшие в нём магические силы были сильней, чем когда-либо, а Дьявол стоял прямо перед ним, нагой и болезненный. Война не окончена. Победитель не определён. Жрец Ада глубоко вдохнул и изрёк призывные слоги Восьмого Двигателя:
– Аз… Йа… Ай… Эл… Эк… Ки… Ат… Лу… Ат… Ту… Йех… Мез… Эз… Эй… Йа… Нэх… Арк… Беж… Ии… Ат… Ту.
Не успел окончиться поток этих звуков, как вырвалась наружу их сила. Поднялась вонь – смрад жизни и смерти, слившийся в единую реку разумного жира. В этой пленительной настойке кружились тайны зарождения всего мира и секреты его же кончины. Вокруг головы киновита кружились и болезни, способные низвергнуть в прах населения целых планет, и их же противоядия – нужен был лишь смелец, рискнувший бы жизнью, чтобы найти их в токсическом буйстве болезней и безумия. Этого Жрец и добивался – без лишнего промедления он погрузил кисти рук в Иной Гумус.
Гумус отозвался мгновенно: он начал взбираться по рукам киновита, безболезненно проник в его плоть, проторив себе путь в нутро костей – болотистая субстанция овладела Жрецом Ада. Однако только когда жижа поднялась по хребту и начала закачиваться в голову демона, киновит почувствовал неладное. Одно дело – впустить эту первозданную силу в конечности, сердце и живот, но дать ей доступ к разуму, коим он всегда правил безраздельно, отказываясь даже от самых слабых меняющих восприятие субстанций в угоду чистоты мыслей… Жрец не мог этого допустить. Жидкость словно почувствовала его сопротивление и, прежде чем киновит смог что-либо предпринять, затопила его мозг.
