Тамара Абрамовна чуть заметно улыбнулась. Его превосходительство не заметил этой улыбки или сделал вид, что не заметил ее и продолжал:
— Я давно это вижу, давно, но молчу до поры, до времени; тут есть одно соображение, соображение… с важностью заметила «особа».
— Соображение соображением, а что же мы будем делать с Костей? — строго спросила старушка.
— С Костей? Ах, да, с Костей… — остановился даже его превосходительство.
— Да, с Костей, ведь не возвращаться же ему в этот вертеп.
— Да, да, конечно, ему не следует возвращаться. Пусть у меня живет, ты его устрой, Тамара Абрамовна; там, около твоей комнаты, есть, кажется, свободная…
— Свободных-то комнат у нас хоть отбавляй, найдутся, а как же ему со службой… Ведь она и туда будет к нему шастать…
— Об этом я сам распоряжусь, а затем переведу его в Петербург на службу, там он будет жить у одного моего друга… Я ему дам письмо…
— Это вот дело, ваше превосходительство, а пока мы его здесь скроем от ее загребистых лап… Уж здесь-то ей его не добыть…
— Еще бы, под моим крылом… — важно заметила «особа».
— А ее-то поступки неужели так и останутся безнаказанными на этом свете? — спросила Тамара Абрамовна.
— Нет, конечно, не останутся… Ничто не остается безнаказанным, — изрек его превосходительство.
— Вы бы, ваше превосходительство, ее пугнули, что на нее глядеть, не весть как и в люди-то вышла… С ней можно за милую душу расправиться.
— Не время, матушка, не время теперь. На все нужно время… Есть у меня соображения…
— А пока вы будете соображать, сколько она еще народу изведет, сколько человеческих душ загубит…
— Это уж не от меня, это от Бога… — меланхолически заметила «особа».
— А начальство зачем, для чего приставлено, как не для того, чтобы всякому злу препятствовать…
— Не твоего это ума дело… — рассердился вдруг его превосходительство. — Препятствовать! Как тут препятствовать, ведь она Салтыкова…
— Что же, что Салтыкова, важное кушанье…
— Ну вот, понесла околесную, и видно сейчас, что ты баба, да еще дура… В Петербурге у нее родственники такие, что и не такому как мне шею сломят…
— Они, чай, все и знать ее не хотят… — отпарировала Тамара Абрамовна, не обратив внимание на пущенную по ее адресу «дуру».
— Может быть, а за честь фамилии, которую она носит, вступятся… Вот что… Говорю тебе, есть у меня соображение… Не суйся не в свое дело… Займись лучше Костей…
Константин Николаевич, не принимавший участия в разговоре, сидел понуря голову на кресло. Он думал о Маше. Что с ней будет без него, в этом логовище женщины-зверя?
— Эх, вы тоже власть имеете, а всего что ни на есть трусите!.. — воскликнула старушка и махнула рукой. — Пойдем, Костя, — обратилась она к молодому человеку. Тот послушно встал и последовал за Тамарой Абрамовной.
VIII
Еще жертва
В то время, когда происходила описанная нами сцена в кабинете «власть имущей в Москве особы», Дарья Николаевна Салтыкова уже встала, оделась тщательнее обыкновенного и занялась хозяйственными распоряжениями. На нее снова, как говорили дворовые, нашел «тихий стих». Она была на самом деле в прекрасном расположении духа и даже говорила со всеми ласковым, медоточивым голосом. Происходило это от приятно вчера проведенного вечера и от предвкушения сладости сегодняшнего второго свидания.
Тютчев был забыт, а воспоминание об этом «вероломном мужчине», как мысленно называла его Салтыкова, за последнее время было почти единственною причиною ее дурного расположения духа, так сильно отпечатывавшегося на спинах, лицах и других частях тела ее несчастных дворовых. В сердце стареющей, но еще полной жизни красавицы всецело царил Костя. Она была уверена, что овладела им теперь совершенно, что он ей безраздельно принадлежит и душой, и телом. Даже допущенная им ошибка в имени, обеспокоившая было ее утром и вызвавшая желание расследовать отношения молодого человека к Маше, была если не забыта, то потеряла в ее глазах значение.
— Просто привык он звать ее так с детства, ну и обмолвился… — успокаивала она себя.
С нетерпением ожидала она время возвращения Кости со службы и несколько раз посылала Дашу справляться, не пришел ли он?
Возвращавшаяся горничная по-прежнему отвечала, что «барина» еще нет. Время шло. Салтыкова начала уже беспокоиться.
— Куда он мог запропоститься? Ишь, негодный… Ждут тут его, ведь сам, чай, догадывается, что ждут, а он домой глаз не кажет…
Наступил вечер и беспокойство Дарьи Николаевны дошло до высшего напряжения.
— Что же это с ним случилось? Непременно что-нибудь да случилось… Надо разузнать…
Она послала несколько гонцов в место служения Кости и к некоторым знакомым, а сама поехала к «власть имущей особе».
— Может старый черт разнежился да у себя задержал… Все дело мне может испортить, развалина…
У «особы» ее ожидала совершенная неожиданность.
— Не принимают… — суровым тоном, недопускающим возражения, заявил ей швейцар, еще недавно, зная ее отношения к его превосходительству, со всех ног бросившийся ей навстречу.
— Уехал куда-нибудь? — спроисла Салтыкова.
— Не принимают, — повторил он.
— А Тамара Абрамовна?
— Не принимают…
— То есть как не принимают? Ты ошалел, што ли, меня не принимают?..
— Так точно, вас… Не ошалел, а приказано так.
— Приказано?.. — до крови закусила себе губу Салтыкова.
— Точно так…
— Так скажи, любезный, по крайней мере, не был ли у вас Костя?.. Не здесь ли он?..
— Никак нет-с!..
Дарья Николаевна уехала, совершенно пораженная.
— Что это значит? Этот старый хрыч что-то затеял… «Не принимают…» И старая хрычевка туда же… Ну, да пес с ними… Только бы мне найти Костю…
Мысль об исчезнувшем предмете ее страстного каприза помешала ей даже обратить, как это несомненно сделала бы она в другое время, серьезное внимание на странное приказание, отданное швейцару «особой» и ее «домоправительницей» не принимать ее, Салтыкову. Если бы она была способна рассуждать, то, быть может, сблизила бы эти факты и догадалась бы, что исчезновение Кости находится в связи с таким распоряжением «власть имущей в Москве особы». Но рассуждать Дарья Николаевна не была способна.
— Где он? Куда он мог деться? — гвоздем сидел у нее в мозгу вопрос.
— А может он теперь ждет меня дома… Зашел на радостях к товарищам… и запоздал… — старалась она себя утешить.
— Пошел скорей… Чего точно с кислым молоком тащишься! — крикнула она кучеру, который и без того ехал крупной рысью.
