Владимир невольно вздрогнул.
«Она знает мое имя… Это она ухаживала за мной во время моей болезни, это ее поцелуй горит на моих губах… И как она поглядела на меня… Она несомненно любит меня, а я…»
Он не окончил своей мысли, как снова раздался мелодичный голос княжны.
— Кушайте на здоровье!
Она подносила ему на подносе чару с душистым медом.
— За твое дорогое здоровье, княжна, — произнес он с чувством, — цвети на радость твоего отца и твоего будущего суженого — счастливца! Не обессудь меня за правдивые слова, дозволь молвить их?
Он остановился на мгновенье. Княжна молчала.
— Много гоняла меня по белу свету лиходейка-судьба, много видел я красных девушек, но такую красавицу, как ты, княжна, впервые видеть доводится. За здоровье той, что краше всех на свете, за твое здоровье, княжна Евпраксия!
Он мигом осушил свою чару.
Княжна снова вскинула на него взгляд, и яркий румянец вспыхнул на ее щеках.
— Благодарствуй, князь, на ласковом слове! Не обессудь и меня, коли не признаю я твои слова за правдивые. Какою Бог дал, такою и уродилася…
— Говорю, что на душе есть, княжна!..
По знаку старого князя сенные девушки снова наполнили чары.
Яков Потапович и Воротынский осушили их за здоровье князя Василия.
Две последние чары были выпиты за здоровье Владимира и Якова Потаповича.
Княжна удалилась в свои горницы.
Мужчины остались одни.
Князь Василий понял, что красота его дочери произвела на его гостя должное впечатление. Он видел также, что княжна не осталась равнодушною при этом неожиданном знакомстве, и чутким отцовским сердцем угадал, что в сердце его ненаглядной дочурки закралась первая любовь.
— Что ж, сватать, князь? Али не приглянулась невеста-то? — шутливо обратился он к сидевшему в задумчивой позе Владимиру, дружески потрепав его по плечу.
Тот быстро вскочил, схватил его за руку и крепко сжал ее в своих обеих руках.
— Батюшка-князь, не дразни счастьем недостижимым, не стою я такой красавицы — она под пару лишь разве самому царю…
— Наше место свято! — в страшном испуге воскликнул князь Василий. — Не накличь, молодец, беды на свою и на наши головы!..
— Прости, князь, я к слову молвил, не подумавши: последний ум отняла у меня красота твоей дочери, до того она мне полюбилася…
Старик успокоился.
— Так поспрошать ее, ты-то полюбился ли, молодец? Да только, смекаю я, и пытать о том не надобно…
— А что?
— Да лицо девушки, что зеркало, или ручей ключевой воды: все в нем видимо, ничего не скроется…
— И что же ты увидал в нем, князь?
— Вестимо то, что люб ты ей: недаром она за тобой во время болезни так ухаживала.
— Она, княжна Евпраксия?..
— А ты не знал?
— Не знал, князь, а как увидал ее, стал догадываться; в полузабытьи лежа, видел я над собой наклоненную такую же, как она, красавицу, да подумал я тогда, что сон видел, чудный сон, и что наяву с такой и не встретишься, ан вышло, увидать довелось живую, не виденье сонное; а я уж молил Бога, чтобы хоть оно повторилося…
— Ну, значит, дело наше можно считать слаженным; только чур — молчок до приезда в Москву и до моего челобитья великому государю…
Яков Потапович молчал почти все время, но глядел на всех открытым, честным взглядом своих прекрасных глаз. В них сияла искренняя радость за упрочивающееся счастие любимых им людей, и ни единая горькая мысль о своих разбившихся надеждах ни на минуту не омрачила их блеска.
Князь Василий удалился в свою опочивальню, а Воротынский рука об руку с Яковом Потаповичем отправились в горенку последнего и пробеседовали в ней до позднего вечера.
Тяжелое предчувствие говорило Якову Потаповичу, что будущее далеко не устроится так, как располагают они. Вещий сон снова приходил ему на память, но он гнал от себя эти мрачные мысли.
«Что сон? Пустяки. Может, Господь и смилуется над княжной непорочной. За что ее карать, непорочную?» — уверял он сам себя и вслух начинал уверять выражавшего сомнение Воротынского относительно исхода челобитья у царя, что на Москве устроится все как по писаному.
На другой день, утром, когда княжна Евпраксия, по обыкновению, пришла поздороваться с отцом, князь Василий поцеловал ее крепче обыкновенного, усадил с собой рядом на скамью и взял ее обе руки в свои.
— Покалякаем-ка мы с тобой, дочурка моя милая, — над узорным шитьем за день успеешь еще насидеться…
Княжна растерянно посмотрела на отца. Ее лицо мгновенно побледнело, затем так же быстро покрылось ярким румянцем, что не ускользнуло от пристально и неотводно глядевшего на нее отца, и он улыбнулся снисходительно-доброй улыбкой.
— Чего же ты смутилась, девушка, али знает кошка, чье мясо съела? Знаешь ты, о чем отец твой с тобой беседу начнет?
— Как мне знать это, батюшка? — с неподдельным испугом в голосе молвила княжна.
— Как мне знать это, батюшка? — передразнил ее князь Василий. — Однако ты у меня девка прехитрая: ни в меня, ни в покойницу, а разве в брата, князя Никиту, твоего дядюшку! — с добродушным смехом добавил князь.
Княжна молчала, перебирая в смущении складки своего сарафана.
— Так не знаешь, о чем я речь поведу и зачем познакомил я тебя вчера с князем Владимиром?
Княжна зарделась, как маков цвет.
— Почем мне знать, батюшка? Твоя воля — родительская! — чуть слышно произнесла она.
— Что моя воля? Неволить тебя я не буду, сама, чай, это ведаешь, а замуж пора тебе. Не огурец, ведь, не впрок класть — приходится расставаться, отдавать тебя добру молодцу.
Княжна еще ниже опустила свою головку.
— Князь Владимир Воротынский тоже всем взял, молод, собой красавец, отважен, умен, душевен. Господь мне на мысль положил соединить судьбу вашу, а Яков меня на эту мысль натолкнул…
— Яков?.. — вдруг перебила отца княжна Евпраксия и подняла голову.
В ее глазах мелькнуло даже на мгновенье выражение некоторого недоверия к словам отца.
— Ну да, Яков, чего ты так диву далась? Он парень у меня такой, что разуму ему не занимать стать у кого-нибудь, а уж что посоветует — как отрубит: со всех сторон, как ни думаешь, лучше не выдумать! — заметил князь, не поняв, да и не имев возможности понять восклицание дочери, снова уже сидевшей с опущенной головой.
— Я намекнул о том Владимиру, — продолжал князь, — тебя показал ему. Он чуть с ума не сходит от радости; говорит, что видел тебя, как сквозь сон, у своей постели во время болезни, да и впрямь за сон потом принял, за чудное видение, так и сказал. Теперь от тебя зависит на всю жизнь осчастливить его и меня, старика, порадовать; согласна ты замуж за него идти?
