— Да, дело не хвали.
— Что тут хвалить: прекрасное дело в трубу вылетело! Ну, да ничего, может, Бог даст, что-нибудь и устроим. Нашелся тут у меня компаньон — маленький антрепренерчик — выручил из Корновских когтей. Одно мне больно, как женщине, актерик тут у меня был Валетов, по театру, может знаете, а настоящая-то его фамилия Птицын — из грязи вытащила, служил он, кроме театра, так по службе за него хлопотала, дозволение играть на сцене выхлопотала, жалованье ему хорошее положила — обыгрался с хорошими артистами и стал ничего себе — так и он туда же к петербурскому, да в газетах еще коллективные письма против меня подписывал. Вот она, людская-то благодарность!
— Да, теперь ее — благодарность-то, днем с огнем не найдешь! — задумчиво промолвил гость.
— Ну, да что о мне-то все толковать. Как вы поживаете, давно я вас у себя не видала. Спасибо, что вспомнили — навестили.
— Я-то живу по прежнему, наша служба однообразная — описи да продажи, продажи да описи, а нынче дело это стало самое трудное, потому что из десяти человек у девяти ничего не найдешь. Я и к вам по дельцу — по маленькому.
— Вот как? по какому же?
Гость при этом расстегнул сюртук, чтобы вынуть что-то из бокового кармана и обнаружил висевший у него на шее знак судебного пристава.
— Вот, — проговорил он, вынимая из кармана бумагу, — маленькое взысканьице с вас, по претензии купца Панкратова.
— А, знаю, знаю: сейчас, милейший Иван Павлович, я вернусь к вам и мы это дело уладим, — и хозяйка, быстро встав с дивана, исчезла за портьерой.
«Говорил я Панкратову, что в лучшем виде один все дело обделаю и деньги получу — так и вышло. Не такая женщина Анна Аркадьевна, чтобы на скандал идти: права она, что из зависти и интриги только чернят ее», — думал гость, поджидая хозяйку.
Время шло: часы на камине пробили половину второго, потом два. Со времени ухода Анны Аркадьевны прошло полтора часа. В передней раздался сильный звонок. Иван Павлович, уже давно нетерпеливо расхаживавший по гостиной, вышел в зал и добрался до передней.
Там на прилавке дремал лакей.
— Послушай, любезный, — обратился он к нему, — доложи Анне Аркадьевне, что я ее дожидаюсь.
— Да их дома нет-с, — флегматично отвечал тот.
— Как так, разве она недавно уехала?
— Не могу знать-с. Барин вот только что сейчас приехали.
— Ну, доложи обо мне хоть ему.
Лакей пошел в кабинет и выйдя через несколько минут, произнес лаконическое: просят.
Иван Павлович вступил в комфортабельный кабинет мужа Анны Аркадьевны — Якова Осиповича. После обычных приветствий, он молча подал ему повестку. Левенберг мельком взглянул на нее, повертел в руках и возвращая назад, произнес:
— Это относится не до меня, а до моей жены, а она в Петербурге.
— Помилуйте! — вскрикнул Иван Павлович. — Да я только сейчас имел удовольствие с ней беседовать.
— Уверяю вас, что она в Петербурге, — внушительно произнес супруг. — Вы вероятно ошиблись.
Иван Павлович остолбенел.
— Ну, генерал-баба! — ворчал он про себя, через несколько минут, надевая в передней пальто.
Хотя прозвище «генерал-бабы» совершенно подходило к Анне Аркадьевне, но, увы, за последнее время ей самой приходилось плохо. Сцены с судебными приставами, хотя и не подобные рассказанной нами, происходили чуть не ежедневно. Адам Федорович Корн вел уже с год против Львенко подпольную интригу. Он не только сам предложил ей те восемь тысяч, о которых она упомянула в разговоре с Воскресенским, но скупил и другие претензии на нее, в том числе и претензию Гиршфельда, по закладной на театральное имущество. Заручившись согласием главных персонажей труппы продолжать дело под его руководством, он вступил в открытую борьбу с запутавшейся в долгах Анной Аркадьевной и конечно вышел победителем.
«Маленький антрепренерчик», на которого, как мы видели, возлагала она надежды, не только ни мало не поправил ее дел, но, напротив, сам обобрал ее в конец и скрылся. Крах предприятия был, таким образом, полный, и Львенко осталась буквально без гроша, с дефицитом на десятки тысяч рублей.
Усердной помощницей Корна в этой борьбе за обладание «первым свободным театром в России» была Александра Яковлевна Пальм-Швейцарская. Она интриговала между артистами против Анны Аркадьевны, которой, несмотря на приятельские к ней отношения за последнее время, не могла забыть и простить первого отказа от знакомства Матвей Иванович Писателев, находившийся всецело под влиянием Пальм-Швейцарской, расставшийся даже незадолго перед этим из-за нее с своей женой и сыном, был, конечно, тоже за Корна, переманив на сторону последнего и Васильева-Рыбака. Главные воротилы всего дела отшатнулись от Анны Аркадьевны — этим одним был заранее подписан ее приговор. Жена Матвея Ивановича — Полина Андреевна Стрешнева, после целого ряда сцен ревности, в половине последнего сезона вышла из состава труппы кружка и уехала в Петербург, где была вскоре принята на казенную сцену Александра Яковлевна одерживала таким образом победу за победой.
Это была ее театральная деятельность. На ряду с ней она продолжала вести прежнюю игру с Гиршфельдом и Гариным. Первый уже почти свыкся со своею ролью ее «кассира по неволе» и даже перестал мечтать о получении от нее какой-либо благодарности. Не то было с Виктором Гариным. Он выбивался из сил заслужить обещанное возвращение ее прежнего чувства к нему. Раза по два в месяц являлся он в Москву, подносил подарки, устраивал пикники, тратя на все это безумные куши, Бог весть где и на каких условиях, добываемых им денег, и сам своими собственными руками рыл ту пропасть, в которую мстительная женщина готовилась хладнокровно столкнуть его. Даже по наружности он стал совершенно иной, страшно похудел, глаза приобрели какой-то горячечный блеск, — все это указывало на переносимую им страшную нравственную пытку. Он производил впечатление человека, живущего на вулкане и ежеминутно ожидающего взрыва.
Момент взрыва и на самом деле был близок.
XXIX
Подлог
Вернувшись из последней своей поездки в Москву, князь Виктор заметил, что на половине его родителей творится что-то не ладное. Когда он, по обыкновению, хотел зайти поздороваться с матерью, его не допустили до нее.
Камеристка княгини коротко объяснила его камердинеру, что ее сиятельство в настоящее время не расположены принять молодого князя. Отца его не было в Петербурге — он накануне приезда сына быстро и неожиданно уехал в Москву.
Князь Виктор понял, что это начало конца, он вспомнил, что сроки уже вторично переписанных векселей на полтораста тысяч, подписанных им по доверенности отца, истекли. Приближались платежи и по другим выданным им обязательствам, а денег в его распоряжении было всего каких-нибудь тысячи две рублей, которыми нечего было думать даже уплатить проценты. Он хотел обратиться за деньгами к отцу, у которого не брал давно; с этою мыслью ехал из Москвы, и вдруг оказалось, что поздно, что все вероятно уже открыто и его ждет бурное объяснение с князем Василием, а может и нечто худшее. В этих размышлениях Виктор не обратил внимания на лежавшую на письменном столе корреспонденцию. Он заметил ее только после поданного ему на его половину завтрака, до которого, кстати сказать, и не дотронулся. В числе писем оказался большой казенный пакет. Князь распечатал его, взглянул и остолбенел. Это был приказ, по которому корнет князь Виктор Васильевич Гарин увольнялся в отставку по прошению, вследствие расстроенного здоровья. Такого прошения князь никогда не подавал.
