О. Иоанн долго пристально смотрел на исхудалое, с обострившимися чертами лицо больного, подернутое мертвенной бледностью, с темным земляным оттенком.
— Пойдемте, помолимся! Он этим временем придет в себя, я его исповедую и приобщу — запасные дары со мной, — тихо произнес он и направился было в другую комнату, но княгиня Зоя остановила его.
В коротких словах передала она историю разрыва между отцом и сыном, не утаив и малейшей подробности, включая даже биографию Александрины и присвоения ее денег. Эта была искренняя исповедь жены и матери у постели умирающего мужа.
— Повлияйте, батюшка, на него, — указала Зоя Александровна полными слез глазами на больного, — чтобы он престал несчастного.
Княгиня посмотрела на о. Иоанна умоляющим взглядом.
— Попробую с Божьей помощью! — после некоторой паузы ответил он.
Они вышли из комнаты больного. В соседней комнате было уже приготовлено все для молебна. В дверях толпилась прислуга.
О. Иоанн начал молиться. Уверенность тона молитвы этого необыкновенного, отмеченного божественным перстом священника — сообщалась предстоящим, и им казалось, что подобная молитва не может быть не услышана и не исполнена. В это молитве слышалась не мольба, а скорее почтительное требование, — в ней была вера, переходящая в несомненную уверенность. Для слабых смертных, присутствующих при подобной молитве, становился на мгновение понятен тот идеал евангельской веры «с горчичное зерно», веры, способной двигать горами.
По окончании молебна из спальни послышался слабый голос больного и княгиня поспешила туда. Князь был в полном сознании и чувствовал себя сравнительно лучше. Узнав, что о. Иоанн в их доме, он пожелал его видеть. Приняв от него благословение, он попросил жену и дочерей удалиться.
— Я хочу исповедываться и приобщиться! — слабо сказал он.
Около часу провел о. Иоанн в беседе с умирающим, и результатом это беседы было высказанное князем Василием желание видеть сына. Обрадованная княгиня тотчас же телеграфировала ему в Москву.
Больной как-то просветлел и укрепился духом и хотя был так же слаб, как и прежде, но жгучие боли прекратились. Он стал говорить о своей смерти, но в этих словах не слышалось не только страха, но даже сожаления о покидаемом мире.
Прошло несколько дней, а князь Виктор не ехал, княгиня ожидала его после каждого приходящего из Москвы поезда, на которые высылался за ним экипаж, но их сиятельство, говоря словами лакея, «прибывать не изволили». Зоя Александровна ужасно беспокоилась, боясь, что он не застанет в живых день ото дня слабевшего князя Василия, тоже ежедневно справлявшегося о сыне. Наконец молодой князь, как мы знаем, прибыл вместе с Николаем Леопольдовичем и расстался с последним на вокзале. Княгиня бросилась на шею сыну и залилась слезами.
Успокоившись, она рассказала ему ход болезни его отца, жояговор докторов, посещение о. Иоанна, и желание князя видеться с ним, выраженное после беседы с знаменитым священником. Князь Виктор выслушал все это более чем хладнокровно.
«Он стал для нас совсем чужой! — подумала Зоя Александровна. — О, как жестоко отомстила нам эта женщина!»
С сестрами князь Виктор встретился тоже чрезвычайно холодно. Его думы и мысли были на самом деле далеко от родительского дома — они вертелись постоянно, как белка в колесе, около «божественной» Александры Яковлевны.
— Пойдем к отцу! — вывела его из задумчивости княгиня.
Он машинально последовал за ней.
Князь Василий, увидав перед собою сына, сложил губы в нечто в роде ласковой улыбки и протянул ему руку. Тот беззвучно поцеловал ее.
— Я умираю, ты остаешься единственной опорой твоей матери, единственным представителем рода князей Гариных. Надеюсь, что эти важные обязанности, в связи с просьбой своего умирающего отца, заставят тебя изменить твою жизнь а пойти иным, более достойным носимого тобою имени жизненным путем.
Больной остановился, еле переведя дух, — давно уж он не произносил такой длинной фразы.
Виктор опустил глаза и вместо ответа снова припал губами к исхудалой руке отца.
Если бы князь Василий обладал прежнею прозорливостью, то по одному апатичному выражению лица сына он понял бы, как далек последний не только от искреннего желания исполнить последнюю его волю, но даже вообще от всей этой тяжелой обстановки родительского дома. К счастью для умирающего, он от непривычного волнения ослаб и впал в забытье. До самой смерти, последовавшей недели через две после описанной нами сцены, он не приходил в полное сознание и умер тихо, как бы заснув.
Отдать последний долг богатому и родовитому сановнику собрался буквально весь великосветский Петербург. Печальный кортеж медленно двинулся по Невскому проспекту, по направлению к Александро-Невской лавре. Металлический гроб, сплошь прикрытый множеством венков от разных ведомств и учреждений, тихо колыхался под роскошным балдахином, впереди которого несли бархатные подушки с бесчисленными орденами покойного. Когда отпевание было окончено и семья покойного стала с ним прощаться, в церкви, среди столпившихся около гроба, произошло движение. Какая-то молодая дама, элегантно одетая в глубокий траур, вошла в церковь и стал энергично прокладывать себе дорогу к гробу. Приблизившись к нему, она сделала земной поклон и, поднявшись на ступени катафалка, простилась с покойным князем. Затем незнакомка повернулась, не сходя с возвышения, лицом к окружающим катафалк, обвела всех высокомерным взглядом, который и остановила на стоявшей впереди, рядом с дочерьми и сыном, княгине Зое Александровне. Не спуская с нее глаз, молодая женщина стала медленно спускаться со ступеней. Княгиня подняла на нее глаза, вскрикнула и упала без чувств на руки подоспевших мужчин. С обеими ее дочерьми тоже сделалось дурно. Незнакомка самодовольно улыбнулась и сделала знак рукою князю Виктору. Тот быстро подскочил к ней и взяв под руку, вывел из церкви. Это была Александра Яковлевла Пальм-Швейцарская, накануне лишь прибывшая в Петербург.
Инцидент этот сделался на долго предметом горячих пересудов в петербургских гостиных.
IX
Васька-миллионер
Время шло со своею беспощадною быстротою. Прошло уже около двух лет. Николай Леопольдович Гиршфельд своевременно исполнил требования «ненасытных акул», как он называл Петухова и Пальм-Швейцарскую, и усиленною работою старался вернуть хотя небольшую часть выскользнувшего у него из рук громадного состояния.
Петербургская практика, впрочем, его далеко не радовала. Подопечный князь Шестов жил по прежнему на широкую ногу, окружая Агнессу Михайловну роскошью и комфортом, бывая на всех петербургских пожарах и избранный даже председателем вольной пожарной дружины, составившейся из любителей в одной из ближайших к Петербургу дачных местностей. Со скрежетом зубовным продолжал выдавать Николай Леопольдович требуемые князем суммы, находя несвоевременным и опасным начать с ним играть в открытую, хотя, к ужасу своему, видел, что его несгораемый шкаф пустеет не по дням, а по часам, и не далеко то время, когда прекратить содержание князя принудит его необходимость. Отсутствие крупной практики сказывалось и на его личном бюджете, а для поддержки реномэ богатого человека ему часто приходилось заимствовать из того же несгораемого шкафа, где покоились оставшиеся крохи колоссального наследства после покойного князя Александра Павловича Шестова. Гиршфельда поддерживала лишь вера в его счастливую звезду. Его клевреты, из числа которых вышел князь Виктор Гарин, живший в доме матери, снова совершенно обеспеченный, и за последнее время переменившийся совершенно, исправившийся во многом, кроме своей фатальной страсти к Александре Яковлеве, рыскали по стогнам столицы, как ищейки, разыскивая крупные дела или точнее крупные гонорары. На место выбывшего Гарина, около Николая Леопольдовича, кроме оставшегося Князева, появились новые лица — его помощники — Дмитрий Вячеславович Неведомый и кандидат прав Николай Николаевич Арефьев.
