Увидя себя окруженным со всех сторон этими загробными мстителями, Гиршфельд вскочил и неистово крикнул:
— Слопали?
Призраки исчезли. На двери появилась светлая точка.
Николай Леопольдович уставился на нее, провел затем рукою по лбу и низко опустил голову. Он понял, где он находится. Схватив себя за волосы, он со злобными рыданиями бросился на кровать и уткнулся головой в подушки.
Светлая точка на двери исчезла.
XXIII
В Москве
Николай Ильич Петухов проснулся в прекрасном расположении духа. Впрочем, за последнее время такое расположение духа его почти не покидало. Дела его шли блестяще.
После поездки в Петербург, о которой он говорил при последнем свидании в Москве Николаю Леопольдовичу, и, привезя в Москву полученные с последнего деньги, купил, как и желал, дом, где он занимал квартиру и где помещалась контора и редакция его газеты, устроил в нижнем этаже этого же дома громадную типографию и почил на лаврах. Газета его шла великолепно. Вместе с полученной им от Гиршфельда суммой, состояние его, вследствие громадного дохода от подписки, розницы и, в особенности, от объявлений, дохода, далеко превышающего расход по изданию, достигало уже солидной цифры полмиллиона. Петербургская поездка и в другом отношении увенчалась вскоре полным успехом: ему было пожаловано потомственное почетное гражданство. В перспективе он даже рассчитывал на орден, служа в одном московском благотворительном учреждении.
В Москве он положительно считался особой. Почет и привет несся к нему со всех сторон. В день празднования последней годовщины его издания сотрудники поднесли ему пирог, внутри которого была искусно скрытая массивная серебряная чернильница в виде русского колодца — вероятно намек на кладязь современной премудрости — с вычеканеными на постаменте именами и фамилиями подносителей. Словом, московское общество, вообще, и окружающие Николая Ильича лица, в особенности, баловали его более, нежели опереточного Калхаса прихожане храма, где он был жрецом. Петухову несли и beaucoup des fleurs, и beaucoup de fromage.
Обаяние его между сотрудниками было, впрочем, с его стороны совершенно заслуженное. Сказать иное — значит сказать неправду, что не входит в задачу автора. Его цель — снять фотографию с части современного общества. Портрет должен быть прежде всего верен оригиналу. Понравится ли отделка — это дело читателей.
Отношения Николая Ильича к собранной им под свое знамя газетной братии не оставляли желать для них ничего лучшего. Он входил в их жизнь и нужды, а к некоторым из своих постоянных сотрудников относился с чисто отеческою заботливостью. Авансы, иногда даже и в крупном размере, он выдавал легко и охотно: все его сотрудники были должны ему, и на погашение долга вычитывалась часть их гонорара, но настолько незначительная, что долг, особенно при часто еще повторяемых выдачах, редко у кого покрывался весь в течении года. Книжки с фамилиею каждого сотрудника, в которые вписывался рассчет его долга, каждое первое число, после проверки в конторе, возвращались Николаю Ильичу и хранились у него в несгораемом шкафу. Светлое Христово Воскресенье обыкновенно, по приглашению Петухова, встречалось сотрудниками у него. Семейные были с их женами и детьми. После заутрени собирались приглашенные и садились за роскошно сервированный стол разговляться. Места избранных сотрудников были определены заранее положенными в стаканы, стоявшие перед прибором, билетиками с их фамилиями. Под салфеткой они находили свои долговые книжки с перечеркнутым рукою Николая Ильича рассчетом, т. е. с погашенным оставшимся долгом, доходившим у иных до несколько сот рублей. Это было заменой пасхального подарка.
Только большие праздники, дни именин и рождений, как своих, так и семейных, Николай Ильич всецело отдавал своим домашним. В остальные же дни он никогда не обедал дома, а в излюбленном им трактире на Театральной площади. К этому обеду он зачастую, приглашал и попадавших ему на глаза в редакции сотрудников. Приглашенный являлся в трактир, садился за так называемый «петуховский стол» и заказывал себе обед по своему вкусу, требовал водки, закуски, вина, кофе или чаю… Все это записывалось на счет Николая Ильича. Если бы незнакомый с подобными порядками приглашенный вздумал ожидать обеда, заказанного для него пригласившим, или предложения последнего выбрать по своему вкусу, то он рисковал остаться без обеда.
Николай Ильич сам только урывками сидел за своим столом, перебегая от одной знакомой компании к другой, такие знакомые ему компании восседали почти за всеми столами трактира, а затем, наскоро пообедав, шел играть на биллиарде. О приглашенных он даже позабывал, зная, что половые знают порядки «петуховского стола».
Этим пользовались многие из сотрудников и являлись весьма часто в урочный час в этот трактир без всякого приглашения, чтобы сытно и вкусно пообедать за счет хлебосола-редактора.
За все это сотрудники любили и почитали Петухова, старательно работали для его газеты, многие не работали уже более нище, а посвящали ей все свои силы. Не было ли одною из причин колоссального успеха издания это отношение к нему главных его участников? В результате у Николая Ильича от всего этого были одни громадные барыши и слава тароватого издателя. Весьма понятно, что ему не от чего было быть в дурном настроении.
В этот же день, когда застает его наш рассказ, была суббота и он вечером собирался ехать на последнюю в этом сезоне рыбную ловлю. Предстоящая охота радовала его, как страстного рыболова. Ему, по обыкновению, подали в кабинет стакан чаю, кипу полученных газет и письмо из Петербурга.
Он распечатал последнее и стал читать. По временам он покачивал головой.
— Как веревку ни вить, а все концу быть, — сказал он вслух, окончив чтение.
Письмо оказалось обширной корреспонденцией из Петербурга о привлечении присяжного поверенного округа Московской судебной палаты Николая Леопольдовича Гиршфельда в качестве обвиняемого по делу князя Шестова и Луганского. В ней подробно рассказывались оба дела, скандал, учиненный Гиршфельдом в камере следователя, и наконец его арест. Корреспонденция была написана одним из любимейших Николаем Ильичей его петербургских сотрудников, человеком, имевшим громкое газетное имя, к которому Петухов питал безусловное доверие.
Несмотря на это, перечитав еще раз письмо, он разорвал его в мелкие клочки и бросил в корзину, стоявшую под письменным столом.
— А все-таки жаль молодца, коли не выпутается! — снова вслух произнес он.
— Да нет, вывернется, парень — выжига! — добавил Николай Ильич после некоторой паузы.
Затем он принялся за чай и газеты.
Петербургские газеты были переполнены подробностями о деле и аресте Гиршфельда. В московских не говорилось еще ни слова.
Прочитав их и напившись чаю, Петухов как был в халате, захватив газеты, прошел в редакцию, которая, как и контора, переведена была снизу, занятого под типографию, в соседнюю квартиру наверху, соединенную с квартирой редактора вновь устроенным внутренним ходом. В редакции он застал одного секретаря, еще довольно молодого человека с зеленовато-бледным лицом и маленькими усиками.
