Сравнительно спокойнее их всех был сам осужденный Николай Леопольдович.
Рыдания его, раздавшиеся в суде после прочтения обвинительного вердикта, были последними. На него вдруг напало какое-то злобное отчаяние, почти ухарство. Не сморгнув глазом, выслушал он приговор суда и, высоко подняв голову, сошел со скамьи подсудимых, чтобы возвратиться обратно в тюрьму.
— Есть еще сенат и государь, — шепнул он, проходя мимо, плачущей жене, — а не удастся, с деньгами и там приживем!.. Хлопочи о моем освобождении.
В сенат была подана составленная им самим, его защитником и Арефьевым жалоба.
Хлопоты же по его освобождению затянулись и лишь через два месяца, когда сенат, рассмотрев его жалобу вне очереди, оставил ее без последствий, его наконец выпустили на поруки.
В день его освобождения почти из полуторагодичного заключения в доме Гиршфельда господствовало необычайное оживление.
Все его главные сотрудники и прихлебатели были в сборе, чтобы достойно встретить своего, хотя и поверженного, кумира.
Впрочем, у всех еще была надежда на всеподданнейшее помилование, которое даст возможность возродиться из пепла этому современному фениксу.
Более всех суетился князь Шестов.
— Ради бога, дайте мне пять рублей! — отвел он в сторону Стефанию Павловну.
— Зачем вам это? — поморщилась та, сильно по окончании суда сократившая, по приказанию мужа, субсидии князю Владимиру и Зыковой.
— Помилуйте, не встретить же мне Николая Леопольдовича с пустыми руками — надо купить хоть двадцать пять штук сигар, я знаю, какие он любит.
— Какие пустяки, у него есть сигары! — заметила она и быстро отошла к остальным гостям.
Князь повертелся в комнатах и вдруг куда-то исчез.
Гиршфельда ждали каждую минуту. За ним была послана карета. Наконец он приехал. Не успел он приехать, поздороваться с женой и присутствующими, как в комнату влетел запыхавшийся князь Владимир. В руках он держал ящик с сигарами.
— Дорогому Николая Леопольдовичу с освобождением! — поднес он его Гиршфельду.
Тот принял подарок, но обошелся с Владимиром очень холодно и отстранился от объятий, в которые тот хотел было заключить его.
— Верю, князь, верю, что вы довольны! Верю и благодарю!
Николай Леопольдович похудел, как-то осунулся, даже поседел немного, словом изменился физически, нравственно же, видимо, был бодр. Он был почти весел. Было ли это в силу того, что он уже свыкся с своим положением, привык к мысли об ожидающей его перемене жизни, надеялся ли, как его окружающие, или же был уверен, что с деньгами он не пропадет, даже превратившись коловратностью судьбы в архангельского мещанина. Вероятнее всего, что его укрепляла последняя мысль.
Возвращение домой мужа Стефания Павловна отпраздновала роскошным завтраком, который прошел очень оживленно. Николай Леопольдович под конец, выпив вина, стал даже шутить, передразнивая поведение на суде Арефьева, копируя манеру давать показания «дедушки» Милашевича, Охотникова, Зыковой и князя Шестова.
— А вы у меня, Антон Максимович, — обратился он к Милошевичу, — так и будете значиться под кличкой, которую вам дал прокурор «кум и сват». С прозвищем «дедушка» приходится проститься.
Антон Максимович рассмеялся дребезжащим старческим смехом. Все вообще присутствующие, за исключением Николая Николаевича, добродушным смехом выражали удовольствие, что Гиршфельд прохаживался на их счет.
Вскоре после завтрака стали расходиться. Николай Леопольдович с Арефьевым удалился в кабинет.
— На два слова, — сказала Агнесса Михайловна, перед тем долго шептавшаяся с князем Владимиром, прощаясь с Стефанией Павловной.
Та увела ее в спальню.
— Мой-то что опять наделал, уж вы простите ради Бога его для нынешнего радостного дня. Он совсем каким-то дураком беспардонным стал! — со слезами на глазах начала Зыкова.
— Кто, что наделал? Кого и за что мне прощать? — не поняла Стефания Павловна.
— Да князь же! Ведь знаете на какие деньги он купил сигар Николаю Леопольдовичу.
— Не знаю! Он у меня просил, я отказала. Когда он принес, я тогда же подумала, откуда это?
— Он ваш дипломат заложил, да хорошо еще за безделицу, за пять рублей… — с отчаянием в голосе отвечала Агнесса Михайловна и подала ей квитанцию ссудной кассы.
Это было для Стефании Павловны так неожиданно, но вместе с тем показалось так комично, что она расхохоталась.
— Вот так подарил! За такой подарок по справедливости следует сказать: благодарю, не ожидал! Ну, да Бог с ним!
Она сунула квитанцию в карман. Агнесса Михайловна бросилась ее целовать:
— Какая вы добрая!
После ухода Зыковой и князя, Стефания Павловна пошла в кабинет и рассказала мужу и Николаю Николаевичу историю поднесенного князем Шестовым подарка. Они хохотали до слез.
— Да, он далеко пойдет! — восторгался Арефьев.
— Не дальше меня! — печально улыбнулся Гиршфельд.
— Вы, поверьте, никуда не пойдете, вас помилуют! — убежденно заметил Николай Николаевич.
— Ну, это улита едет, когда-то будет, да и будет ли?
— Будет и даже очень скоро!
Через неделю прошение на Высочайшее имя было написано и подано. Начались снова усиленные хлопоты. Надежда, эта «кроткая посланница небес», все еще не покидала сердца действующих лиц нашего правдивого рассказа.
XXIX
С повинною
В этих надеждах, сомнениях прошло более полугода. Кроме поданного уже, как мы знаем, всеподданнейшего прошения, за это время случился эпизод, придавший как Николаю Леопольдовичу, так и всем его окружающим, сильную уверенность на возможность благоприятного оборота дела.
Уверенность эта была, впрочем, непродолжительна. Дело в том, что месяцев через пять по окончании дела, в одно прекрасное после обеда, Николаю Леопольдовичу, сидевшему в кабинете, доложили, что пришел Антон Максимович Милашевич с Луганским.
— Этого зачем принесли черти? — с злостью в голосе крикнул Гиршфельд.
В это время в кабинет уже входили «дедушка» Милашевич и Василий Васильевич. Последний был почти пьян, а «дедушка» только навеселе. Видимо было, что они где-то основательно закусывали.
— Гостя вам нежданного, негаданного привел! — весело заговорил Антон Максимович.
Николай Леопольдович молча пожал ему руку и бросил полный ненависти взгляд на Луганского.
— Вот возьмите его, раскаяние, так сказать, почувствовал, с повинною явился! — продолжал «дедушка», указывая обеими руками на стоявшего несколько сзади его Василия Васильевича.
— Именно с повинною, верное слово Антон Максимович молвил, — заплетающимся языком начал Луганский, — с повинною к благодетелю!
