— Это было бы крайне бестактно. Свадьба до истечении года со дня смерти отца! На сестру я имею влияние… — вспыхнула княжна.
Гиршфельд проницательно посмотрел на нее.
— Ты недовольна выбором сестры?
Она вскинула на него глаза, горевшие зеленым огнем.
— Какое мне дело до ее выбора! — запальчиво произнесла она. — Но все-таки было бы лучше, если бы эта свадьба не состоялась никогда.
— Почему?
— У меня есть на это свои причины, я их, конечно, объясню тебе. Теперь же поверь мне на слово, что они основательны.
— Верю.
— Но сделать это будет трудно.
— Не труднее того, что уже сделано. Если ты говоришь, что нужно, чтобы свадьбы этой не было — ее и не будет.
— Ты говоришь так уверенно.
— Имею на это тоже свои причины и тоже, конечно, объясню их тебе. Поверь мне теперь тоже на слово.
— Верю.
— Господин Шатов мужем моей сестры не будет! — с расстановкой, как бы про себя, добавила она.
— Однако, прощай, — заметил он, — на нас могут обратить внимание, да и поезд уже пришел.
Московский поезд на самом деле в это время остановился у платформы.
— Понаблюдай за оставшимися деньгами и имуществом, — проговорил Николай Леопольдович.
— Не беспокойся, знаю сама, не маленькая… — бросила ему Маргарита Дмитриевна.
Они расстались.
XXXIII
В кабинете
Николай Леопольдович, приехав в усадьбу, застал там Августа Карловича Голь, только что, впрочем, перед ним прибывшего.
В усадьбе все были на ногах, все волновались.
Многие из дворни по собственной инициативе объездили соседних помещиков, но вернулись, убедившись, что князя Александра Павловича не видали нигде.
Относительно спокойной была одна Зинаида Павловна, беседовавшая в своей гостиной с доктором.
Она присоединилась к мнению, высказанному Стешей, и тревожно поджидала Гиршфельда, уверенная, что кроме него никто не в состоянии дать разумного совета.
Тут же сидел притихший князь Владимир.
Его детское сердце инстинктивно чуяло правду в толках прислуги, что с князем не ладно.
Прислуга и дворня были убеждены, что стряслось несчастье.
Недавнее появление старого князя на его скамейке подтверждало в их глазах его неизбежность.
Маленькому князю было страшно.
Это происходило не от опасения, что что-нибудь случилось с отцом.
Последний был суров, резок и ребенок не любил его.
Ему было как-то беспричинно страшно.
Тяжесть всей атмосферы усадьбы предвещала недоброе.
Явившийся Гиршфельд, поздоровавшись со всеми, выслушал рассказ княгини о происшедшем, отправился вместе с Яковом к кабинету.
— Стучи! — сказал он ему.
— Да я со вчерашнего вечера раз двадцать изо всех сил колотил… — заметил тот, но все-таки принялся стучать.
Ответа не последовало.
Гиршфельд наклонился и стал смотреть в замочную скважину.
— Ключа-с нет, я смотрел, но их сиятельство всегда вынимали, запираясь изнутри.
День был яркий. Солнце как раз ударяло в закрытые окна кабинета и маленькие полосы света едва освещали обширную комнату, пробиваясь по бокам темных штор.
Оттоманки, на которой спал обыкновенно князь, стоявшей у стены, где были двери, не было видно.
— Надо послать за полицией, за становым! — выпрямился Николай Леопольдович.
— Разглядели? — уставился на него Яков.
— Фуражка и арапник князя лежат на стуле, следовательно он в кабинете! — отвечал Гиршфельд.
— Ахти, грех какой, чуяло наше сердце! — ударил себя по коленкам Яков и бросился исполнять приказание.
Николай Леопольдович отправился к княгине и сообщил ей о своем открытии и распоряжении.
— Не лучше ли отворить самим, может быть нужна немедленная помощь? — вставил Голь.
— Отворять без надлежащей власти неудобно. Мы не знаем, что встретим в кабинете. Что же касается до помощи, то если это продолжается со вчерашнего, вечера, то какой-нибудь час не составит разницы — становая квартира в пяти верстах… — отвечал Гиршфельд.
— Вам юристу и книги в руки… — согласился Голь. Княгиня заволновалась.
— Что же могло с ним случиться?
— Умереть мог, князюшка, все мы под Богом ходим, — заметил Голь.
— Как умереть? Ведь он эти дни был совершенно здоров, весел, ни на что не жаловался. Вы, доктор, ничего не замечали в нем опасного?
— Ровно ничего. Я полагал, что он меня переживет.
— Так как же это?
— Все Бог.
— Вам следует, ваше сиятельство, приготовиться ко всему… — скромно вставил Гиршфельд.
Княгиня сделала грустный вид.
Николай Леопольдович переменил разговор и стал рассказывать о смерти князя Дмитрия и о странном обручении княжны Лиды и Шатова.
На дворе, между тем, у крыльца собралась толпа народа из дворни и даже соседних крестьян.
В передней и на крыльце толпились лакеи и горничные.
Тут же вертелась и знакомая нам Стеша, все еще продолжавшая настаивать, что все это одна пустая прокламация, и что князь живехонек и здоровехонек.
— Просто его Яков Петрович проспал, да и поднял весь этот сумбур… — ядовито замечала она.
Яков был серьезен и не обращал на нее ни малейшего внимания, что ее еще более подзадоривало.
В толпе шли громкие разговоры. Стоявшие у крыльца перекидывались замечаниями со стоявшими на крыльце и наоборот.
Несомненно было одно, что или в кабинете что-нибудь случилось, или же на самом деле князя не было в нем, так как иначе этот шум непременно разбудил бы его и он прекратил бы его немедленно одним своим появлением с традиционным арапником.
Раздался звон колокольчика.
— Едет, едет! — послышались возгласы.
В ворота усадьбы вкатил тарантас, запряженный тройкой и остановился у подъезда.
Это приехал становой пристав, Петр Сергеевич Кошелев, из когда-то блестящего гвардейского офицера коловратностью судьбы превратившийся в скромного уездного полицейского чиновника, принадлежал к тогда только еще нарождавшемуся типу полицейских новой формации, изящных, предупредительных, любезных, умеющих деликатно поступать по всей строгости законов и в меру оказывать возможное снисхождение.
Этот тип выступил на смену классических «Держиморд», еще имевших много своих представителей в благословенной провинции.
