— Пожалуй вы правы! — задумчиво, как бы про себя, заметил Шатов.
— Тогда я спрошу вас, уже как сестра вашей невесты, которую вы, конечно, любите, любили вы кого-нибудь ранее?
Шатов смутился и покраснел под пристальным, вызывающим взглядом Маргариты Дмитриевны.
— Не отвечайте, я по вашему смущению знаю ваш ответ, если вы только пожелаете быть правдивым. Конечно, любили? — продолжала пытать его княжна.
Антон Михайлович молча наклонил голову.
— И вы не боитесь, если предмет вашей первой любви жив, что вы вернетесь к этой любви?
— Я прежде всего, княжна, честный человек! — не поднимая головы, отвечал Шатов. — Это во-первых, а во вторых, мое чувство к Лидии Дмитриевне, моя к ней привязанность спокойны и рассудочны. Это не вспышка влюбленного человека и не роковая страсть охватившего его первого чувства.
— А разве это первое не сильнее? — в упор спросила его княжна.
— Но оно прошло.
— Но может вернуться.
— К чему этот разговор, я не понимаю?
— К чему? Я просто хотела узнать от другого человека, может ли с ним совершиться тоже, что совершается теперь со мной.
— С вами?
— Да, со мной. Я возвращаюсь к первому увлечению моей юности… — выразительно посмотрела княжна на Шатова.
Антон Михайлович побледнел.
— Вы… и я… — задыхаясь проговорил он и схватил руку Маргариты Дмитриевны.
Та не отняла ее.
В этих двух местоимениях сказано было все.
В передней раздался звонок. Это вернулась с прогулки княжна Лида.
Княжна Маргарита быстро вырвала свою руку из руки Шатова и отодвинулась от него на другой конец дивана.
IV
Товарищи
Наряду с нравственной пыткой, которую за последнее время переносил Шатов, пыткой, дошедшей до своего апогея после описанной нами последней беседы с глазу на глаз с княжной Маргаритой Дмитриевной, другой близкий Антону Михайловичу человек также страдал и страданиям его также не виделось исхода. Этот человек был Иван Павлович Карнеев.
Он сошелся с Шатовым при поступлении в университет, и они вскоре стали закадычными друзьями, как на университетской скамье, так и по окончании курса.
Отношения их были чисто братские — они жили, что называется, душа в душу, и временная, более чем трехлетняя разлука, когда Антон Михайлович переселился в Т., не расхолодила искренней теплоты их отношений, поддерживаемых частой перепиской.
Первое лицо, которое встретил Шатов на Рязанском вокзале в Москве, был Карнеев, извещенный о его приезде телеграммой. Друзья бросились друг другу в объятия.
Не пожелав допускать и мысли, чтобы Антон Михайлович остановился первое время в гостинице, Карнеев повез его к себе. Иван Павлович занимал в помещении реального училища три больших комнаты наверху: первая из них служила ему приемной, вторая кабинетом, а третья спальней.
На время пребывания своего друга он отдал в его полное распоряжение кабинет, находящийся в стороне.
Быстро проехали они незначительное расстояние от вокзала до дома, где помещалось училище.
Поезд прибывал утром.
За чаем началась между друзьями задушевная беседа о пережитом, передуманном и перечувствованном в долгие годы разлуки. Рассказ Карнеева, прожившего эти три года прежней однообразной жизнью труженика науки, вдали от общества, от мира, полного соблазнов, не представлял из себя ничего выдающегося, не заключал в себе ни одного из тех романических эпизодов, которые яркими алмазами украшают воспоминания юности.
Послушав сухой перечень бывших и предстоящих работ по вверенному ему заведению, надежды на получение в близком будущем профессуры, Антон Михайлович не удержался.
— Неужели, — воскликнул он, — ты до сих пор не встретил женщины или девушки, которая бы отвлекла тебя хотя на время от твоей зачерствляющей сердце специальности!
— Нет, дружище, не встретил! — серьезно отвечал Карнеев.
— Ты, может быть, уже слишком разборчив?
— Не думаю, мои требования довольно умеренны по идее: я ищу женщину не куклу и не самку, а женщину-друга, но оказывается, что на практике такие требования чрезмерны. В наше время таких нет.
— То есть не нет, а ты не нашел, это разница! — возразил Антон Михайлович.
— Ну, пожалуй, если хочешь, не нашел, значит — для меня нет.
— А, может быть, проглядел?
— Пожалуй и проглядел; некогда, брат, посвящать себя всецело, быть может и приятной специальности — искать. Много и без того работы… — улыбнулся Иван Павлович.
— Нет, я счастливее тебя, — задумчиво начал Шатов.
Восторженно описал он своему другу свою невесту, княжну Лидию Дмитриевну Шестову, тепло и задушевно рассказал он историю их любви, неожиданность взаимного признания, печальную обстановку их обручения у одра умирающего отца.
— А та, другая? — спросил с дрожью в голосе Карнеев, знавший роман своего друга, но не знавший фамилию девушки, увлекшей молодого идеалиста.
— Та, это ее сестра, старшая… — смутился Шатов.
— Сестра? — удивился Иван Павлович.
— Да, но там все кончено, мы расстались на полуслове, на полупризнании, между нами не осталось даже ни малейшей нравственной связи. Я, видимо, герой не ее романа! — с горечью ответил Антон Михайлович.
— Она живет с сестрой?
— Да, с ней будет жить теперь в Москве.
— И ты не боишься, что будешь между двух огней?
— Нет, повторяю тебе, там все кончено! — раздражительно произнес Шатов.
Как-то невыносимо больно сжалось его сердце. Он сознавал, что не сказал своему другу всю правду.
Он, впрочем, и сам себе боялся признаться, что образ княжны Маргариты, нет, нет да и восставал перед его влюбленными глазами.
— Эти Шестовы не родственники ли княгини Шестовой, сын которой учится у нас? — переменил, видимо нарочно, разговор Иван Павлович.
— Княгиня их тетка, а Володя их двоюродный брат.
— А!
Антон Михайлович в коротких словах рассказал о загадочной смерти отца князя Владимира, князя Александра Павловича Шестова, о том, что в настоящее время княгиня с княжнами находится в Т., а по окончании дела о наследствах, которое ведет Николай Леопольдович Гиршфельд, они переедут на жительство в Москву.
— Я тогда познакомлю тебя с моей Лидой… — закончил Шатов.
— А если я влюблюсь и отобью? — пошутил Карнеев.
— Нет, брат, это шалишь, такое сокровище я отдам только с моей жизнью.
— Так Гиршфельд там орудует всеми делами?
