— Жениться?
Он сейчас же бросил эту мысль. Брак с бывшей камеристкой княгини, после все-таки оставшейся загадочною смерти последней, может бросить на него сильную тень, возбудить толки, навести на мысли, на подозрения…
«Нет, нет, не надо ей даже намекать на это, а то кто знает, она может этого потребовать, а я… я в ее власти», — скрежеща зубами подумал он и встал.
«Пусть так, — решил он, — я поделюсь с ней состоянием, окружу ее роскошью, она увидит, почувствует ту страсть, которая клокочет к ней в моем сердце, и быть может откликнется на нее. Говорят — страсть заразительна».
Он нервно тряхнул головой и выпрямился.
«Хватит на обоих!.. Состояние молодого князя еще в моих руках…» — думалось Гиршфельду.
— Войдите, — уже почти спокойным голосом ответил он на почтительный стук в дверь кабинета.
— Пожалуйте кушать! — распахнув дверь, доложил лакей.
Гиршфельд поправил перед зеркалом свой туалет твердой походкой отправился в столовую.
Александра Яковлевна приветливо протянула ему руку.
— Как вы себя чувствуете? С вами это и раньше случалось? — наивным тоном спросила она, лукаво улыбаясь.
— Нет! Но вы хоть кого заставите упасть к вашим ножкам! — с насильственной усмешкой ответил он и сел к столу.
Разговор во время обеда, в присутствии прислуги, вертелся на пустяках. После обеда он попросил ее уделить ему несколько минут для серьезного разговора.
— Пойдемте ко мне! — просто ответила она.
Они вдвоем поднялись в будуар покойной княгини.
В нем тоже не произошло никаких изменений, и лишь обивка мебели и стен несколько поблекла.
— Поговорим! — сказала Александра Яковлевна, опускаясь на chaise-longne и указывая ему место на маленьком кресле около себя.
Он сел, но начал не сразу, как бы обдумывая то, что ему предстояло передать ей, и стараясь не глядеть на нее. Она же спокойно и молча смотрела на него.
— Из нескольких брошенных мне в лицо на террасе слов, — медленно, с трудом заговорил он, не подымая на нее глаз, — я понял, что вам известно многое из того, что я считал окруженным непроницаемой тайной, известной лишь мне, да еще одной, оставшейся в живых, особе…
— Томящейся теперь в стенах т-ской тюрьмы, — пояснила она, отчеканивая каждое слово.
Он еще ниже наклонил голову в знак согласия.
— А потому я в вашей власти! Но мне хотелось бы узнать, — если вы, конечно, пожелаете мне открыть это, — каким образом вы могли проникнуть в эту тайну?
Он бросил на нее мимолетный взгляд.
— Княгиня, за последнее время, сделалась со мной откровеннее; мы были почти друзьями и, кроме того, дверь ее будуара, задрапированная портьерой, не всегда была плотно притворена. Понимаете?
— Понимаю… — глухо ответил он, посылая в душе тысячу проклятий по адресу неосторожной покойницы.
— Но мои отношения к княжне?.. — с усилием продолжал он.
— Я была наблюдательнее покойницы… — прервала она, взглянув на него своими смеющимися глазами.
Он весь похолодел под этим взглядом, но вскоре оправился.
— Итак, повторяю, я и моя будущность в вашей власти. Надеюсь, однако, что вы не намерены меня погубить. В этом порука поданная вами мне на террасе рука…
— Вы не ошиблись: мне нет дела до человеческого правосудия, я сама изыскиваю средства совершить суд над другими за себя… И теперь я нашла эти средства…
— Над кем? — прошептал он.
— Это вас не касается, с этой стороны вы можете быть покойны: я нуждаюсь в помощниках, а не в сообщниках…
— Молчу… Но какую же роль вы предназначаете мне?
— Я сделаюсь вашей содержанкой…
— Вы? Моей?..
Он сделал движение к ней.
— Без всяких, с вашей стороны, прав на эту содержанку… Вы их еще ничем не заслужили, — остановила она его повелительным жестом.
Он остался на месте.
— Но я заслужу!.. Оставьте мне хоть надежду, — прошептал он.
Он схватил ее руку и прильнул к ней губами.
— Довольно, г. Гиршфельд. Поговорим о деле! — сухо отрезала она, отнимая руку.
Он сделал над собой неимоверное усилие.
— Приказывайте… — скорее прохрипел, нежели сказал он.
Деловым тоном объяснила она ему, что желает переехать на жительство в Москву, куда он должен отправиться раньше и приготовить для нее помещение со всей обстановкой, прислугой и экипажами.
— Надеюсь, что я останусь довольна! — заметила она.
— Я сделаю все возможное и даже невозможное, лишь бы приблизиться хоть немного к осуществлению моих надежд…
— Посмотрим, — с улыбкой ответила она.
— О, увидите! Я создам для вас маленький рай…
— Телеграфируйте мне сюда, когда этот рай будет готов, и я надеюсь, что это случится скоро: здесь я, признаться, порядком соскучилась; а теперь я вас более не задерживаю…
Александра Яковлевна встала. Он простился с ней и с опущенной головой вышел из будуара.
Через два дня, приняв от Митрофана Сакердоновича отчеты по имению и денежные суммы, и передав из них тысячу рублей Александре Яковлевне, Николай Леопольдович выехал из Шестова в качестве покорного устроителя судьбы Александры Яковлевна Гариновой.
X
Репортер
Всеведующий и вездесущий московский репортер, главный сотрудник и фельетонист некой московской газетки, выписываемой, как уверяла злые языки, исключительно русскими просвирнями, — Николай Ильич Петухов только что вернулся домой после трудового дня. Бережно сняв свою единственную пару, он облачился в сильно засаленный, когда-то серый, а теперь ставший неопределенного цвета драповый халат, протертый насквозь в том месте, которое красноречиво показывало, что почтенный «литератор» усердно высиживает свои произведения, затем вышел из своего маленького кабинета в приемную, служившую и столовой, где семейство ожидало его за чайным столом.
Это семейство состояло из жена Николая Ильича — Матрены Семеновны, худенькой, болезненной женщины со страдальческим выражением лица, сестры ее, Марьи Семеновны — старой девы, заведывавшей незатейливым хозяйством Петухова сына и дочери. Сыну его, Вадиму, шел семнадцатый год; он покончил с гимназическою премудростью на третьем классе, и никакие дисциплинарные меры не пробудили в нем дальнейшего стремления к наукам. Лавры отца не давали ему спать, и он слонялся по Москве в погоне за происшествиями, составляя о них заметки и отдавая их через отца в редакцию.
Николай Ильич, — зная по собственному опыту, что для «литератора», как он именовал себя, не только не нужна наука, но даже и грамота, — хотя и неохотно, скрепя сердцем, так как мечтал видеть сына «в студентах», к которым он с юности своей питал горячие симпатии, согласился пустить юношу по «литературной части».
