Первое время Николай Леопольдович таил в своем сердце, кое-какие надежды на благосклонность «божественной», но надежды эти день за днем становились все более призрачными, хотя в описываемое время он еще не потерял их совершенно, продолжал бывать на ее вторниках и следить за ней ревниво-влюбленным взглядом. Она делала вид, что не замечает этого, а между тем в сердце Гиршфельда не переставала клокотать целая буря неудовлетворенной страсти, оскорбленного самолюбия, бессильной злобы и бесправной ревности. Для последней в особенности представлялось обширное поле, так как, в виду двусмысленного положения в обществе Александры Яковлевны, в ее салонах собирались, кроме нескольких заправских артисток, артистки-любительницы, все сплошь близко граничащие с кокотками; большинство же были мужчины, мало стеснявшиеся с этим артистическим цветником, и почти не выделяя из него и хозяйку. Скарбезные шутки, пикантные анекдоты сыпались со всех сторон не только из уст мужчин, но и женщин.
Этот господствовавший в салоне Гариновой тон коробил даже циничного Гиршфельда, ставшего, кстати сказать, в силу своей платонической любви, почти пуританином. Окружающие часто открыто выражали ему свою зависть, как обладателю «божественной», и тем заставляли его, прикрываясь деланной улыбкой, переносить жестокие сердечные страдания. Не раз с сожалением и раскаянием вспоминал он не только княжну Маргариту, но даже княгиню Зинаиду Павловну.
XIV
Хочу быть актрисой
Был второй час дня.
Александра Яковлевна только что встала, и в утреннем негляже казалась утопающей в волнах тончайшего батиста и дорогих кружев, сквозь которые в подобающих местах просвечивало ее выхоленное, атласное, розовое тельце. С тех пор как мы покинули ее в Шестово, она пополнела и посвежела, красивое личико приобрело выражение большей самоуверенности и даже игривого нахальства. Она сидела, грациозно откинувшись на спинку chaise-longue и капризно играла миниатюрными ножками, обутыми в шитые золотом китайские туфельки.
Перед ней, на маленьком, низеньком столике, стоял серебряный кофейник, такая же сахарница и недопитая чашка севрского фарфора на серебряном подносе. Она по временам пила из нее маленькими глотками, при чем движение ее руки, в откинутом рукаве утреннего капота, давало возможность видеть эту полненькую ручку, покрытую легким пушком, почти всю до плеча.
Николай Леопольдович сидел на кресле поодаль и пожирал хозяйку плотоядным взглядом. Он переносил все адские муки Тантала, и это продолжалось уже более двух лет. Намеренно ли, или нет? — об этом знала только она одна, но Гаринова принимала его с деловыми визитами почти всегда в соблазнительном негляже.
И теперь Гиршфельд привез ей, по ее требованию, весьма значительную сумму. Объемистая пачка радужных бумажек лежала небрежно брошенной на серебряном подносе рядом с кофейником. Исполнив свою обязанность, он хотел было удалиться, но Александра Яковлевна, нетерпеливым движением всего корпуса, остановила его:
— Сейчас и бежать! Посидите! Хотите кофе?
Он отказался, чувствуя, что в ее присутствии, при подобной обстановке, он не будет в состоянии сделать глотка, и пробормотал что-то о неотложных делах.
— Пустое; у меня тоже есть до вас дело…
Он посмотрел на нее вопросительно и опустился в кресло.
— Вы удивлены; вы думаете, что я и дело — несовместимы; а вот и ошибаетесь! И я часто серьезно думаю, и теперь надумалась: мне надоела эта возня с любителями, эта жизнь содержанки…
Она остановилась.
В его голове мелькнула мысль, что она решилась изменить свое положение и выйти за него замуж. Он давно порешил согласиться на этот брак, если один этот путь мог доставить ему так страстно желаемое обладание.
«А если это будет лишь фиктивный брак?»
От этой мысли он весь похолодел.
— Я хочу поступить на настоящую сцену, с окладом жалованья и с хорошим окладом! — закончила она.
Этот конец был для него неожиданностью. Сладкие грезы были разрушены.
«Значит, все-таки она сознает, что нехорошо так беспощадно обирать меня, — подумал он. — У нее проснулось ко мне чувство жалости!..»
Это его отчасти успокоило.
— На казенную сцену, на первые роли трудно, да и жалованье там мизерное, — деловым тоном ответил он.
— Да я и не хочу на казенную; с чего вы это взяли? Я хочу поступить на частную, в тот театральный кружок, который уже с год как существует в Москве, под управлением Львенко. Вы ее, конечно, знаете? Вы всех знаете…
— Я знаю Анну Аркадьевну, и даже хорош с ней и с ее мужем.
— Он, кажется, тоже адвокат? — кинула она.
— Да!
— Ну, вот видите… Она, как слышно, платит баснословные оклады, но берет со строгим выбором… Я просила к Эдельштейна, и Марина представить меня ей, они обещала, но потом как-то сконфужено уклонились; видимо она не хочет знакомиться с содержанкой! — с злобной горечью произнесла Гаринова.
— Не думаю; это что-нибудь да не так! Анна Аркадьевна женщина без предрассудков и всецело преданная искусству, — поспешил успокоить ее Гиршфельд.
— Думаете ли вы, или не думаете — это меня не касается, но это так… Понимаете? Так!.. Никто, а вы меньше всех, в этом меня разуверите!.. — капризно крикнула Александра Яковлевна.
Гиршфельд не отвечал.
— Видите, видите: и вы молчите, — продолжила она, — а потому я хочу, чтобы она не только приняла меня к себе на сцену на первые роли и на хорошее жалованье, но сама приехала со мной познакомиться и пригласить меня…
— Но это так не делается, — заикнулся было Николай Леопольдович, но Гаринова не дала ему договорить.
— Мне нет дела, делается ли это у них или у вас, но я хочу этого! Слышите? Я хочу!.. — крикнула она; вся раскрасневшись, быстро вскочила с места, несколько раз прошлась по комнате и снова села.
От быстрого движения у нее расстегнулась верхняя пуговица капота и обнажилась белоснежная шейка.
Николай Леопольдович молчал, задыхаясь от страсти.
— Слышите? Я хочу! — повторила она и топнула ножкой.
— Слышу… я сделаю… Но какая же за это награда?.. — хрипло, с трудом ответил он.
— Пока, вот: целуйте! — с улыбкой протянула она ему свою руку.
Он мгновенно сорвался с места, схватил эту руку и крепко прильнул к ней губами выше локтя.
— Довольно… — сказала она, пробуя отстранить его от себя; но он как клешами сжал ее руку и не отрывался, — Мне больно!.. Слышите?..
Он не слыхал, весь дрожа от охватившей его страсти. Лицо его побагровело, жилы на лбу налились кровью. Остановившиеся глаза почти выкатились из орбит. Он был страшен. Продолжая левою рукою держать ее за руку, правою он сделал движение, чтобы обхватить ее за талию и наклонился к ней уже совсем близко.
