Государыня показала письмо Павлу Петровичу.
Последний потребовал заявлявшего так уверенно о себе врача-иезуита во дворец.
Прием его был, однако, не из особенно приветливых.
— Вы беретесь вылечить императрицу?.. Не слишком ли много вы берете на себя, господин аббат? — резко спросил государь вошедшего к нему в кабинет Грубера.
— При помощи Божьей, я надеюсь прекратить страдания ее величества, — ответил аббат, ни мало не смутившись под испытующим взглядом императора. — При этом, ваше величество, может, впрочем, встретиться и одно весьма важное препятствие: мне необходимо будет остаться несколько дней безотлучно при императрице, чтобы постоянно следить за ходом болезни и тотчас же подавать помощь. Поэтому я вынужден просить у вас, ваше величество, разрешения поместиться на несколько дней в одной из комнат, близких к кабинету государыни.
Павел Петрович был сначала поражен этим неожиданным условием.
Он несколько раз в глубокой задумчивости прошелся по комнате.
— Я согласен удовлетворить ваше желание, господин аббат, — остановился он, наконец, против Грубера, — но с тем, что я буду сам наблюдать за вашим лечением.
Грубер почтительно поклонился. Ему отвели комнату, соседнюю с кабинетом его величества, а государь приказал поставить в кабинете императрицы около одного из канапе ширмы и там устроил себе временную опочивальню.
Лечение началось.
Аббат был в восторге. Для наблюдательности хитрого иезуита, умеющего все подсмотреть, все подслушать и из всего сделать нужные выводы, открывалось широкое поле.
Пробыть безвыходно несколько дней и ночей в императорских покоях — событие, о котором ни один из его собратий не смел и мечтать.
Груберу представлялся удобный случай для ознакомнения со всеми мелочами царского домашнего обихода, царских привычек и для встреч и знакомств с близкими к царственной чете лицами.
Конечно, в случае неудачи, он, как наглый обманщик, рисковал попасть из дворца прямо в один из казематов Петропавловской крепости, но ничто на земле не дается без риску.
Патер рисковал, понимая, что для иезуитских козней наступила в России самая вожделенная пора, и упустить благоприятные обстоятельства, сложившиеся для него, он, как ревностный член общества Иисуса, считал непростительным.
Он готов был жертвовать собой в пользу ордена. Счастье ему благоприятствовало.
После первой же дозы принятого лекарства, государыня почувствовала некоторое облегчение. По предписанию Грубера, она повторила прием и боль заметно стихла.
Мария Федоровна повеселела, повеселел и Павел Петрович. Грозные взгляды государя сменились ласковыми. На его губах, при встрече с аббатом, стала появляться приветливая улыбка.
Прошло пять дней, зубы государыни прошли.
Павел Петрович в самых искренних выражениях благодарил Грубера и объявил, что жалует его орденом святой Анны.
— Уста мои немеют от наполняющей душу мою благодарности за этот знак почета, которым вы, ваше величество, хотите отличить меня… Но, к прискорбию моему, не смею и не могу принять жалуемой мне вашим величеством награды… — низко поклонился аббат.
— Это почему? — вспыхнул Павел Петрович.
— Устав ордена, к которому я принадлежу, и правила общества Иисуса строго запрещают его членам носить какие-либо знаки светских отличий… Мы обязаны служить государям и государствам «ad majorem Dei gloriam».
— «Для увеличения славы Божьей», — перевел этот латинский девиз смягчившийся государь. — Превосходно… Истинно бескорыстное служение… А между тем на вас клевещут, вас злословят… Почему это?
— Клевета и злословие — естественные спутники добродетели на земле… — отвечал, вздыхая и опустив глаза в землю, аббат. — Мы, иезуиты, поборники старых порядков, стражи Христовой церкви и охранители монархических начал. При теперешнем настроении умов, зараженных зловредным учением якобинцев, естественно, мы не можем встречать повсюду никого иного, как злейших врагов.
Государь слушал внимательно, а аббат Грубер, со свойственным ему умением и красноречием стал далее развивать ту мысль, что общество Иисуса должно служить главною основою для охранения спокойствия и поддержания государственных порядков. Аббат коснулся вскользь настоящего положения дел в Европе и обнаружил необычайно глубокое звание всех тайников европейской политики.
Павел Петрович был положительно очарован его умом и знаниями и в знак своего благоволения, дозволил ему являться во дворец во всякое время без доклада.
Иезуит торжествовал и, конечно, не преминул воспользоваться этим милостивым дозволением.
Вскоре он оказал и лично императору, хотя мелочную, но угодную ему услугу.
Однажды он явился в кабинет, когда его величество изволил пить шоколад.
— Почему это, — сказал Павел Петрович, — никто не сумеет приготовить мне шоколад, какой я пил только однажды, во время путешествия моего по Италии, в монастыре отцов иезуитов? Он был превкусный…
— У нас, иезуитов, ваше величество, существует особый способ приготовления шоколада, и если вам, государь, будет угодно, я приготовлю его так, что он придется вам по вкусу.
Государь дал дозволение, и приготовленный Грубером шоколад ему чрезвычайно понравился.
После этого случая аббат, под предлогом приготовления шоколада, стал являться к императору каждое утро.
Павел Петрович милостиво шутил с ним, называя его не иначе, как «ad majorem dei gioriam».
Аббат Грубер сделался необходимым домашним человеком в интимной жизни русского императора.
Это выводило из себя приближенных государя, и в особенности любимца Павла Петрович — графа Ивана Павловича Кутайсова.
Последний, как и другие сановники, принужден был почти раболепно изгибаться перед так недавно ничтожным патером и заискивать его расположение.
Графу Ивану Павловичу хотелось давно приобрести местечко Шклов, принадлежавшее известному Зоричу, и он чувствовал, что для успеха этого дела ему придется искать могущественной протекции Грубера.
Это ему — Кутайсову!
Хитрый аббат стал между ним и его государем.
Он готов был задушить его своими руками, и каждое утро приветливо, вслед за императором, улыбался ему.
На стороне Грубера при дворе была целая партия, состоящая из эмигрантов, трубивших и шептавших о добродетелях аббата.
Во главе этой партии стояла графиня Мануцци — молоденькая и хорошенькая дамочка, бывавшая в небольшом домашнем кружке императора.
Отец ее мужа, итальянский авантюрист, приехал почти нищим в Польшу, а затем в Россию, где сошелся с князем Потемкиным, усердно шпионил ему и вскоре сделался богачем, владетелем поместий, миллионного капитала и украсил себя, в конце концов, графским титулом.
