— Это непрактично! — возразил Пален.
— Чувство дружбы старше практичности. А, впрочем, ведь он не преступник и, надеюсь, что меня мои друзья не перестанут посещать, когда я более не буду товарищем министра.
В одно из воскресений Иван Сергеевич встретил у Буксгевдена, кроме офицеров, еще одного господина, образ мыслей которого хорошо известен Дмитревскому.
Графиня Буксгевден, между многими хорошими свойствами, имела одно дурное, по мнению многих: высказывать все, что у нее было на уме. Она позволила себе несколько необдуманных выходок против новых мероприятий.
Когда же во время этого разговора она обратилась к Дмитревскому, то тот возразил ей, что не может с точностью судить об этих делах, что он умеет только првиноваться.
— И молчать, — подхватила графиня. — Урок этот хорош и достоин вашей политики, господин министр. Но я — женщина и говорю, что думаю.
Иван Сергеевич пристально взглянул на нее и показал глазами на сидевшего господина.
Она поняла его, но продолжала:
— Ах, я не стану стесняться, потому что окружена только друзьями нашего дома, не правда ли? — прибавила она, обратясь к гостю.
— Конечно, сударыня! — отвечал тот, несколько смутившись, и затем через несколько минут удалился.
Через три дня после этого Дмитревский снова заехал к графине. В прихожей он застал приготовления к отъезду и в гостиной нашел хозяйку в необычном волнении и госпожу Нелидову в слезах.
— Как, графиня, вы уезжаете?
— Да разве вы не знаете, что нас выгоняют из Петербурга?
— Но за что же?
— Это уже его тайна. Счастье еще, что имение мое всего в тридцати верстах от Петербурга, так как мне оставлено всего сорок восемь часов времени, чтобы покинуть столицу.
Графиня заплакала.
— Я поеду вслед за моей милой Буксгевден, — сказала Нелидова, — и оставлю двор, где…
Рыдания прервали ее слова. Буксгевден и Нелидова были подруги по Смольному институту. Волосок, на котором висел граф Буксгевден, окончательно порвался.
IX
Опала за опалой
Не одна привязанность к подруге, графине Буксгевден, заставила фрейлину Нелидову удалиться от двора.
Хотя она очень любила графиню, но при другом положении дела постаралась бы оставить ее в Петербурге, а не сопровождать в изгнание, хотя и не отдаленное.
Но, увы, для второго разрешения этой дилеммы у ней не было прежней силы. Она решилась на первое, думая, что в разлуке государь более оценит ее общество.
Вера Александровна — так звали Нелидову — видела, что государь враждебно настроен против нее и это настроение может дойти до того, что ей предложат удалиться от двора.
Она не хотела этого дождаться и предупреждала события. Она написала письмо государю, в котором испрашивала у него дозволения последовать за своею подругою графинею Буксгевден. Письмо было написано превосходно.
Павел Петрович на другой же день прислал очень любезный ответ, но в нем ни словом не упомянул об испрашиваемом дозволении.
Нелидова написала вторично.
«Так как умолчание вашего величества относительно моей просьбы, — говорила она в этом письме, — я принимаю, как разрешение оной, то намерена воспользоваться этим и завтра уезжаю».
Одновременно она послала к Палену записку с просьбой о выдаче подорожной.
Пален прислал подорожную, но просил воспользоваться ею лишь на другой день. В тоже время он отправил гонца в Гатчину к государю.
Рассказывали, что Павел Петрович, известясь о настойчивости Нелидовой, страшно разгневался и сказал:
— Хорошо же, пускай едет; только она мне за это поплатится.
Нелидова уехала.
Враждебная ей при дворе партия, во главе которой стоял Иван Павлович Кутайсов, торжествовала. Покинувшая двор, она, однако, оказалась права. Ее отсутствие сильно повлияло на настроение духа государя.
По-видимому, все наводило на него скуку, все было ему в тягость. Привыкнув, в течение двадцати лет, делиться своими чувствами и задушевными мыслями с Нелидовой, он, лишившись ее привлекательного общества, тотчас же живо почувствовал эту утрату.
Ужасающая пустота заменила удовольствия безграничной доверенности, и вскоре общительная душа Павла Петровича сознала себя обреченной на полное одиночество.
Он очутился вполне от всех отчужденным, так как в тех людях, которые стали теперь окружать его, не находил ни одного, способного понять его возвышенные мысли.
Императрица Мария Федоровна, при многих ее выдающихся качествах, не обладала тем родом любезности и веселости, какой он находил в госпоже Нелидовой.
Положение его стало невыносимым, и вину этого он стал взваливать на всякого встречного.
Гнев его прежде всего проявился в отношении Нелидовой. Генерал-адъютант, носивший ту же фамилию, был внезапно уволен в отставку. Та же участь постигла и двоюродного ее брата, князя Барятинского.
Императрица была с Нелидовой в постоянной переписке и свои письма отправляла по почте.
Сначала их вскрывали, но убедившись, что они не заключают в себе ничего интересного, перестали делать это.
Тем не менее Павлу Петровичу была очень досадна эта непоколебимая привязанность его супруги, которая в то время, когда он был великим князем, сильно, напротив, не жаловала госпожу Нелидову.
Императрица в то время не знала высоких душевных качеств своей фрейлины и в ее уме могло западать сомнение в чистоте отношений к последней ее августейшего супруга.
Время доказало ей, что она ошибалась и она стала искренним другом друга ее мужа.
Это было так понятно, но государь, ослепленный гневом, не хотел понимать этого и досадовал на императрицу. Досада эта отразилась даже на обращении с супругой.
Граф Виельгорский, который, по своему званию гофмаршала, принужден был часто беседовать с императрицей о некоторых предметах, касающихся его должности, стал на одном из придворных собраний говорить ей о чем-то подобном.
Государь нахмурился и заметил великому князю Александру Павловичу:
— Вот он опять толкует ей о пустяках!
Великий князь бросил на графа взгляд, давая ему понять, чтобы он удалился. Виельгорский отошел и приблизился к игрокам в бостон, сидевшим за карточным столом, в нескольких шагах от государя.
— Вот, посмотрите, — сказал Павел Петрович, — теперь он старается приблизиться, чтобы подслушивать о чем мы говорим.
Великий князь опять дал Виельгорскому знак отойти, но тот, находясь подле четырех игроков, не вообразил себе даже, что в нем подозревают такой тонкий слух, а тем паче намерение подслушивать своего государя.
