Грубер сделал ударение на последнем слове.
— Кажется тоже вопросом о соединении церквей… — добавил он, улыбнувшись.
Родзевич посмотрел на него вопросительно.
— Графиня Скавронская православная, а он католик… — пояснил аббат, добродушно рассмеявшись.
Оба собеседника, если только можно назвать таковым и все время молчавшего патера Билли, тоже рассмеялись.
— Имеете ли вы, дорогой Билли, сообщить мне что-либо без свидетелей… — обратился Грубер к патеру.
Молодой Родзевич приподнялся со стула.
— Нет, — поспешно заговорил Билл, — пан Родзевич не помешает нашему разговору, тем более, что его результатом будет поручение, которое он, надеюсь, не откажется исполнить…
— Я весь к услугам вашим, господа.
Патер Билли подробно рассказал о визите к Генриетте Ивана Павловича Кутайсова, желании его принять участие в графе Свенторжецком и тех видах, которые Кутайсов имеет на графа.
Аббат Грубер внимательно слушал обстоятельный доклад своего единомышленника, но снова не выразил ни вопросом, ни выражением лица степень важности для него сообщенных фактов.
— Пан Родзевич, конечно, не откажется передать графу эту радостную для него весть… Как я слышал, дела его далеко не так хороши, чтобы он мог брезговать открывающеюся для него блестящею перспективой…
— Я сегодня же исполню это поручение и Казимир завтра же будет у Кутайсова… Вы не ошибаетесь, аббат, он очень стеснен в средствах…
— Пусть он зайдет и ко мне, у меня всегда открыта касса для добрых католиков… — заметил аббат.
Он встал с места и простившись с патером Билли и Родзевичем, вышел. Вскоре за ним последовал и патер Билли. Последним удалился из кондитерской Владислав Родзевич.
XIV
Орден иезуитов
Граф Джулио Литта недаром сносился с аббатом Грубером через посредство Владислава Родзевича.
Его прямому, открытому и честному характеру претил в главе русских иезуитов его скромный, приниженный вид, при той силе, почти могуществе, которыми он пользовался в придворных сферах и в высшем петербургском обществе.
Представителю мальтийского ордена в России, конечно, была хорошо известна та связь, которая существовала между этими, совершенно, казалось, противоположными католическими конгрегадиями, и внутренно граф Литта возмущался печальною необходимостью слияния ордена, к которому он принадлежал, с далеко несимпатичным ему орденом иезуитов.
Но эта-то печальная необходимость и заставила его подчиниться.
Аббат Грубер пользовался слишком большим влиянием при дворе, чтобы его можно было игнорировать.
Влияние это ревностный иезуит употреблял для того, чтобы всюду, где только было возможно, расставлять тайные сети, ловя ими добычу и захватывая прибыль для своего ордена.
Находившиеся в Петербурге иностранные дипломаты, видя то положение, какое успел занять Гавриил Грубер в России, заискивали его расположения, считая его одним из пригодных орудий для достижения своих целей.
Австрийский посланник граф Кобенцель, представитель королевской Франции граф Эстергази и посланник короля неополитанского герцог де Серра-Каприоли постоянно были готовы к услугам скромного аббата, который, кроме того, успел завести обширные сношения и вне Петербурга, почти во всех государствах Европы.
Следуя издавна принятой иезуитским орденом систем, Грубер, прежде всего, захотел установить влияние ордена на воспитание молодого поколения.
Пользуясь дозволением Павла Петровича жить в Петербурге, иезуиты учредили здесь свой капитул и открыли при нем училище и пансион, о котором вскоре распространилась в высшем обществе столицы самая лестная молва и главным начальником которых был сделан Грубер.
Обстоятельства чрезвычайно благоприятствовали ему.
По присоединении Западного края к России, польские магнаты приезжали беспрестанно в Петербург.
Одни из них, для того, чтобы, представившись новому государю, обратить на себя его милостивое внимание; другие являлись сюда с политическими целями, домогаясь удержать в присоединенном крае прежние порядки; третьи приезжали хлопотать по своим частным делам и тяжбам и, наконец, четвертые навещали Петербург с целью приискать для себя в России богатых и знатных невест.
Император Павел Петрович чрезвычайно благосклонно принимал поляков, и из числа их граф Илинский был одним из самых близких к нему людей.
Приезжающие в Петербург богатые паны очень охотно отдавали своих сыновей на воспитание Груберу, в заведываемый им иезуитский пансион.
Примеру их стали подражать и русские бары, так что вскоре заведение это наполнилось мальчиками из самых знатных в то время русских фамилий.
Аббат воспитывал своих питомцев в строго католическом духе, желая более всего подготовить в них будущих деятельных пособников иезуитского ордена.
Материальные средства иезуитского ордена в России были в то время громадны.
В присоединенных от Польши областях орден, в общей сложности, владел на праве помещика 14000 крестьн и, кроме того, располагал собственными капиталами более чем на полтора миллиона тогдашних серебряных рублей, независимо от разных доходов, пожертвований и приношений, постоянно стекавшихся в его кассу в огромном количестве.
Большая часть всего этого назначалась жертвователями на устройство учебных и воспитательных заведений под попечением иезуитского ордена.
Вообще положение общества Иисуса в России, во время управления им аббата Гавриила Грубера, было чрезвычайно блестяще, и орден, благодаря ловкости и энергии аббата, стал приобретать силу.
Мало-помалу аббат вошел во все знатные дома Петербурга: в одном он являлся умным и занимательным гостем, в другом — мудрым советником по разным делам, в третьем — другом семейства, в четвертом — врачем, в пятом — красноречивым проповедником, глаголам которого русские барыни внимали с особым благовением.
Словом, в царствование императора Павла Петровича, иезуит Грубер был одной из самых заметных личностей в высшем петербургском обществе.
Поддержке иезуитского ордена в России содействовали немало и прибывшие в Петербург из Франции эмигранты.
При дворе и в высшем петербургском обществе смотрели на них, как на неповинных ни в чем страдальцев, принужденных покинуть родину и лишенных всего достояния, вследствие злобы и ненависти богомерзких якобинцев.
Громкого родового имени, даже частички «де» перед фамилией и заявления о несокрушимой преданности королевскому дому Бурбонов и старому монархическому порядку достаточно было для того, чтобы каждому французу был открыт прямой доступ к императору, который охотно представлял им высшие военные и придворные должности.
Французский король Людовик XVIII, брат несчастного Людовика XVII, жил в Митаве, где при нем находились герцоги Ангулемский и Беррийский.
