— Но кто же решится на это преступление?
— Граф Казимир…
— Граф Казимир… — повторил аббат и задумался.
— Положим… он у нас в руках… Но все же, решится ли он… — сказал он, как бы про себя, после некоторого раздумья.
— Это уже не ваша забота… Если он в руках у вас, то еще более в руках у меня… Если вам не удастся заставить его, то сообщите мне, но только в самом крайнем случае, я поверьте, сумею.
Аббат Грубер со страхом снова взглянул на Ирену. Его поражало ее хладнокровие.
— Это ваше последнее условие?
— И непременное…
— Пусть будет так, и да простит мне Бог этот грех, да искуплю я его обращением миллионов схизматиков в истинную апостольскую римско-католическую религию! Да падет кровь этой невинной девушки на тех, кто упорствует в лжеучении схизмы… — торжественно произнес аббат, возведя очи к небу, и даже приподняв обе руки.
— Значит, согласны? — почти радостно воскликнула Ирена. — Но помните, что у меня найдутся средства заставить вас исполнить мои условия, после того когда я сделаю то, что обещала, — угрюмо добавила она.
— Члены общества Иисуса всегда исполняют свои обязательства! — снова торжественно произнес аббат Грубер.
— То-то, а то я всегда найду возможность устроить этот брак… Оленин безумно влюблен в нее…
— Поверьте, что вам не придется прибегать к этому, — невозмутимо отвечал аббат.
— В таком случае, через несколько дней вы убедитесь, что Оленин, как жених, устранится от Зинаиды Похвисневой навсегда.
— Мы можем подождать, как уже много ждали, — заметил аббат Грубер и встал с кресла.
— Уведомлять меня вам не придется, вы узнаете все сами, — сказала Ирена Станиславовна, тоже вставая с кресла.
В ее голосе звучало такое непоколебимое убеждение, что аббат невольно вскинул на нее глаза, чтобы убедиться по ее лицу, что она не шутит.
Лицо ее было серьезно.
Он низко поклонился и вышел.
Ирена взглянула на стоявшие на тумбе из палисандрового дерева часы, изображавшие загородный домик из деревянной мозаики.
Часы показывали четверть четвертого.
— В этот, именно, час Кутайсов бывает у Генриетты… — подумала она вслух и пошла в будуар.
Дернув сонетку, она приказала явившейся на звонок горничной подать ей одеваться и приказать кучеру подавать.
Оделась она очень быстро и поехала на Дворцовую набережную к Шевалье. Она не ошиблась.
Иван Павлович Кутайсов был действительно у Шевалье. Подруги расцеловались. Граф поцеловал руку Родзевич.
— А сегодня я приехала не к тебе, к нему… — смеясь сказала последняя.
— К нему? — спросила Генриетта.
— Ко мне? — одновременно спросил Кутайсов.
— К вам, к вам, граф…
— Но у меня есть свой дом…
— В вашем доме я бы вас боялась…
— Боялись! Почему?
— Сердце не камень… — захохотала Ирена Станиславовна. — Кроме шуток, — остановила она себя и лицо ее вдруг приняло серьезное выражение, — у меня до вас, граф, большая просьба…
— Я весь слух и послушание…
— Доставьте мне возможность видеть государя…
— Видеть государя!.. — удивленно повторил Иван Павлович. Шевалье смотрела на подругу тоже вопросительно-недоумевающим взглядом.
— Да, видеть и говорить с ним… У меня есть к нему просьба, большая просьба…
— Напишите, я передам.
— Нет, написать этого нельзя… Мне надо говорить с ним лично, с глазу на глаз…
— Если это тайна, я не считаю возможным проникать в нее, я постараюсь выбрать добрую минуту и доложить его величеству, но заранее заявляю вам, что это очень трудно и я за успех не ручаюсь…
— Дорогой граф, если вы это сделаете, я вас расцелую…
— Награда заманчивая, постараюсь…
— Но надо скорее…
— Какая вы нетерпеливая… При первом удобном случае…
— Так я жду, вы меня уведомьте, а теперь я вам мешать не буду и удаляюсь.
Она расцеловалась с Шевалье, дала поцеловать руку Кутайсову и уехала.
VII
Воскресный прием
Исполнение просьбы Ирены Станиславовны, желавшей получить отдельную аудиенцию у государя, было делом трудным, почти невозможным.
Назначение особой аудиенции считалось знаком милостивого расположения государя, так как удовлетворение подобной просьбы составляло исключение из общего правила.
При императоре Павле лица, не имевшие к нему постоянного доступа и желавшие просить его о чем-нибудь или объясниться с ним по какому-нибудь делу, должны были, по утрам в воскресенье, являться во дворец и ожидать в приемной зале, смежной с Церковью, выхода оттуда государя по окончанию обедни.
Император, останавливаясь в приемной, одних выслушивал тут же, с другими же, приказав следовать за ним, разговаривал в одной из ближайших комнат или, смотря по важности объяснения, уводил в свой кабинет.
Каждый из желавших объясниться с государем, имел право являться в приемную три воскресенья с ряду, но если в эти три раза государь делал вид, что он не замечает просителя или просительницы, то дальнейшее их появление в его воскресной приемной не только было бесполезно, но и могло навлечь на них негодование императора.
Такой порядок принят был в отношении лиц, не имевших к государю никаких просьб, но только обязанных или представиться ему, или поблагодарить его за оказанную им милость, а также и в отношении иностранных дипломатов, желавших иметь у него прощальную аудиенцию.
Некоторые из них, побывав по воскресеньям эти три раза в приемной императора, не удостаивались не только его слова, но даже и его взгляда, и вследствие этого должны понять, что дальнейшие домогательства об отпускной аудиенции будут совершенно неуместны. Иван Павлович Кутайсов, спустя два, три часа после отъезда Ирены от Шевалье, отправился во дворец и дорогой задумался о том, что он обещал Родзевич.
Падкий на женскую красоту, он не мог отказать красавице ни в какой просьбе, как бы она ни была нелепа и неосуществима.
Такою просьбою представилась ему теперь просьба Ирены Станиславовны выхлопотать ей, да еще поскорее, особую аудиенцию у государя.
Она даже не сказала ему, видимо, не хотела сказать, по какому делу она желает беспокоить его величество.
Если государь спросит, а он не ответит, то будет такая гроза, какая не забывается долго.
Кутайсов со страхом вспомнил о сплетенной из воловьих жил и стоявшей в углу кабинета Павла Петровича палке, которой государь расправлялся с ним в минуты его гнева из-за какой-нибудь и не такой оплошности, как ходатайство неизвестной польки об отдельной аудиенции через посредство его, Ивана Павловича.
