— Значит, один Эберс поплатился за всю эту историю карьерой?
— Он со вчерашнего дня послушник Александро-Невской лавры.
— Жаль, славный малый, прекрасный товарищ, лихой собутыльник, — послышались замечания.
Осип Федорович, чутко прислушивавшийся к этому разговору, не проронил ни одного слова.
Он сидел, как пригвожденный к столу, бессмысленно уставив глаза в открытую страницу лежавшего перед ним «дела».
«Что же это такое, — думал он. — Она замужем!.. Значит она насмеялась, надругалась надо мною… В то время, когда она была в моих объятиях, она обдумывала план, как узаконить свой брак с Олениным, с которым она жила под одною кровлею… Быть может даже виделась… Быть может так же ласкала, как меня… Непременно ласкала… если не теперь, то раньше, после их свадьбы».
Кровь клокотала в мозгу Осипа Федоровича.
Он продолжал сидеть неподвижно, как бы углубленный в занятия.
«И она теперь жена другого, она потеряна для меня навсегда, а между тем, я чувствую, что как ни безнравственна она, я не могу и не хочу вырвать ее образ из моего сердца».
Силой воли он заставил себя на мгновение успокоится.
«Я потребую от нее объяснения… сегодня… сейчас же».
Сказав своему помощнику, что чувствует себя нездоровым, он ушел со службы.
Прямо из сената он поехал к Ирене Родзевич, как, по прежнему, он упорно называл ее.
X
Две жертвы
По мере приближения Осипа Федоровича к дому, где жила Ирена Станиславовна, волнение его все увеличивалась и увеличивалось.
Он не шел, а почти бежал от Сенатской площади до Гороховой.
Как это всегда бывает с потрясенными каким-нибудь неожиданным известиями людьми, он потерял всякое соображение в мелочах обыденной жизни и только почти у цели своего бега вспомнил, что мог бы взять извозчика.
Решительно и сильно дернул он за ручку звонка.
Он хотел парализовать этим возникавшую было в его душе мгновенную робость.
Лакей отворил дверь.
Гречихин, не справляясь у него, дома ли Ирена Станиславовна быстро вошел в сени, поднялся по лестнице и проник в переднюю.
Озадаченный лакей посторонился и беспрепятственно пропустил его.
Осип Федорович, сбросив верхнее платье на руки, тоже смущенному его видом и быстротой входа, другому лакею, быстро прошел залу, гостиную и был уже около двери будуара Родзевич, когда на его пороге появилась сама Ирена Станиславовна.
Она не ожидала нечаянного гостя, но смутилась, видимо, только на минуту.
Гордо подняв голову и как-то вся вытянувшись, она смерила его с головы до ног вызывающе-презрительным взглядом.
— Ирена… Ирена… Ирена… Станиславовна… — мог только, задыхаясь, произнести он, тоже неожидавший такой внезапной встречи.
— Что вам угодно?.. — ледяным тоном спросила она.
Осип Федорович опешил и от ее тона, и от взгляда.
— Я слышал… неужели… это правда… Ирена… — пробормотал он.
Он почувствовал, что то напряжение нервных сил, в состоянии которого он находился несколько часов, сразу исчезло.
Он был слаб и беспомощен.
Нервные спазмы сжали ему горло, из глаз невольно потекли слезы.
— Что такое вы слышали? — еще более презрительно-холодным тоном продолжала Ирена.
Замеченное ею состояние ее противника придало ей еще большую смелость.
— И какое мне дело, что вы что-то где-то слышали?
— Вы жена Оленина? — воскликнул он.
— К вашим услугам… — насмешливо уронила она. — Что же, однако, вам от меня угодно… от жены Оленина?
Она подчеркнула последнюю фразу.
— Но, Ирена, ведь я… — совершенно растерявшись, начал он.
— Что вы! — почти крикнула Ирена Станиславовна. — И как вы смеете называть меня полуименем?.. Вам, кажется, известно, что меня зовут Ирена Станиславовна…
— Простите, но я думал… наши отношения…
— Что-о-о?.. — удивленно воскликнула Ирена. — Вы с ума сошли!.. Какие это наши отношения?.. Какие отношения могут быть между женою капитана мальтийской гвардии и сенатским чиновником? Я спрашиваю вас: какие?
Гречихин молчал, подавленный нахальством стоявшей перед ним красавицы.
— Чего смотрят люди, пуская в комнаты всех без разбора и… даже доклада… — пожала она плечами.
— Ирена, ты шутишь, дорогая, ненаглядная моя… — двинулся он к ней.
Она отступила, окинув его деланно-недоумевающим взглядом.
— Повторяю вам, вы сошли с ума… Прошу вас оставить сию минуту мою квартиру и навсегда… Иначе я буду принуждена позвать людей…
Она двинулась по направлению к висевшей на стене сонетке и схватила рукой вышитую ленту.
— Это твое… ваше… последнее слово? — задыхаясь, спросил Осип Федорович.
— Последнее, — сказала она, продолжая держать в руке сонетку.
— Ты не позовешь никого, ты объяснишь мне… — в порыве какой-то отчаянной решимости схватил он ее за левую руку и потянул к себе.
Она изо всех сил дернула сонетку. Раздался оглушительный звонок. Из двух дверей, выходящих в гостиную, появились люди.
Гречихин отпустил ее руку, не потому, что смутился посторонних, но вследствие мгновенно озарившей его ум мысли о неблаговидности физической борьбы с женщиной.
— Выведите его вон! — крикнула вне себя Ирена. — И никогда не пускать его!..
Она быстро скрылась за дверью.
Осип Федорович, как окаменелый стоял посреди комнаты и смотрел на затворившуюся за «его Иреной» дверь. «И это „моя Ирена“», — с горечью подумал он.
— Пожалуйте, господин! — подошел к нему один из лакеев, пришедших несколько в себя от неожиданной для них сцены.
Гречихин молчал.
Лакей дотронулся до его локтя.
— Пожалуйте!
Это прикосновение слуги заставило его вздрогнуть.
Он бессмысленным взглядом обвел комнату, стоявших около него слуг, и быстро вышел из гостиной и прошел зал.
В передней накинули на него верхнее платье, и он вышел на улицу.
На дворе стоял январь в начале 1799 года.
Резкий ветер дул с моря и поднимал, и крутил с земли снег, падавший из темносвинцового неба.
Гречихин пошел машинально тою же дорогой, которой шел час тому назад, дошел до Сенатской площади, прошел ее и спустился на лед Невы.
На реке ветер был сильнее и вьюга крутила по всем направлениям.
Несчастный не замечал непогоды и, повернув влево вдоль реки, пошел, быстро шагая по глубокому снегу.
