Я снимаю один из стульев со стола.
– Как давно вы вместе?
– Мы не вместе. – Он подходит ко мне, хватает стул и ставит его на пол. – Я не знаю. Год примерно.
Я закатываю глаза:
– Год? Нет, ребята, вы определенно вместе.
Он поднимает два последних стула обеими руками и опускает их. Его движения быстрые, но грациозные.
– Не все влюбляются с первого взгляда, как вы с Коулом. Между нами ничего нет. Он пытался разобраться с вакциной, поэтому проводил тесты, чтобы лучше изучить меня, и мы… подружились.
Мурашки побежали по коже при мысли о Даксе, который проводит исследования на Леобене. Не представляю, как это могло их сблизить. Я перевожу взгляд на изогнутые шрамы, которые выглядывают из-под воротника его майки, и он тут же поднимает руку, чтобы прикрыть их.
– Кстати, об исследованиях, – говорит он, поглядывая на стеллаж с медицинскими инструментами. – Я никогда не спрашивал – Лаклан проводил какие-нибудь тесты на тебе, когда вы жили в хижине?
– Я еще не закончила разговор о Даксе, – возражаю я.
– Зато я закончил. – Он скрещивает руки на груди. – Так проводил?
Я сажусь на один из стульев, чувствуя, как покалывает кожа на груди там, где когда-то находились шрамы, как у него. Сейчас там ничего нет, но остались шрамы вдоль позвоночника.
– Нет, тогда он не причинял мне вреда, если не считать кода, который он загрузил, чтобы помешать мне копаться в своей панели. Из-за него полопалась кожа на спине, когда я попыталась установить эстетический модуль.
– По моему мнению, это смело можно записать в графу «причинение вреда». Какой же он урод!
– Да, – бормочу я, ерзая на стуле от неосознанного желания броситься на защиту Лаклана.
Почему-то, несмотря на все случившееся, мне все еще тяжело слушать оскорбление в его адрес. И это раздражает.
– Я не понимаю смысла всей этой шарады под названием «сделать тебя своей дочерью», – говорю я. – Особенно если я не похожа на него.
Леобен прислоняется к лабораторному столу, скрещивая руки на груди.
– Каким он был в роли твоего отца?
Я пожимаю плечами, а затем начинаю водить пальцами по царапине на металлическом столе.
– Не знаю… Он много работал. С ним было приятно кодировать вместе, но в остальное время он вел себя довольно сдержанно. Он никогда не был по-настоящему ласковым, но всегда защищал меня, поэтому я считала, что такой и должна быть любовь.
Леобен качает головой:
– Это не любовь, кальмар. Так что выкинь из головы это дерьмо. Не стоит путать чувство защищенности и любовь.
Мои плечи напрягаются.
– Я знаю, что такое любовь.
– И при этом влюбилась в парня, который помешан на твоей защите.
Я поднимаю на него глаза, сжимая руки в кулаки:
– А ты переживаешь из-за парня, который проводил на тебе эксперименты.
Леобен отводит взгляд.
– Черт, – говорю я. – Прости, Ли. Мне не стоило этого говорить.
– Все нормально, – глядя на стол, отвечает он. – Я знаю, насколько все кажется странным, поверь мне.
Я вздыхаю, проводя руками по лицу. Наверное, Леобен прав насчет Коула. Я знаю, что влюбилась в него слишком быстро и, вероятно, отчасти из-за того, что он защищал меня. Возможно, именно это чувство я принимаю за любовь. Но между мной и Коулом есть что-то большее. И это длится уже много лет, пусть я и не могу их вспомнить. То, что связывает нас, может, и кажется кому-то странным, но это не означает, что чувства ненастоящие.
– Думаю, Лаклан нас всех сделал немного странными, – говорю я. – Прости меня. Я рада, что вы нашли друг друга.
Он лишь кивает, но так и не поднимает глаз.
– Хочешь сходить и проверить, как он? Я могу и сама подождать паренька-ученого.
Он смотрит на меня:
– Ты уверена, что ему стоит позволять что-то взламывать в твоей голове?
– Ну, я не в восторге, но если это поможет найти Лаклана, то стоит попробовать. Иди посмотри, как там Дакс. Со мной будет все хорошо.
Он отталкивается от лабораторного стола.
– Пожалуй, так и сделаю. Но я не влюбился в него, ясно?
Я закатываю глаза:
– Как скажешь, Ли.
Он улыбается мне напоследок и выходит за дверь, оставляя меня в одиночестве. Я прижимаю руки к металлическому столу. Краем глаза вижу стеллаж с медицинскими инструментами, нервирующий меня и пытающийся вытащить воспоминания, которые совершенно не хочется воскрешать. Не знаю, может ли кто-нибудь, после такого детства, какое было у нас, остаться нормальным. Но при всем при этом, где-то в глубине души, мне все еще не верится, что я выгляжу не так, как человек, который сделал это с нами. Как человек, которого на каком-то подсознательном уровне все еще считаю своим отцом. Меня должно радовать, что у меня нет его настоящих черт.
Вот только вместо этого чувствую себя так, словно еще одна соломинка, за которую я цеплялась, сломалась в моих руках.
Дверь с лязгом открывается, и в лабораторию заходит темноволосый ученый, Мато, с металлическим подносом в руках. Мое сердце пускается вскачь, когда он ставит его на стол и осматривает комнату. Не знаю, что он собирается делать с имплантом, но что-то подсказывает мне, что это будет не очень приятная процедура.
И если он выяснит, кто я такая на самом деле, то нет никаких шансов, что «Картакс» отпустит меня.
– Какое ужасное место! – говорит он. Кладет руки на спинку стула и осматривается. – Иногда ученые «Картакса» такие старомодные. Испытания на людях – это прошлый век. Бринк идиот, если не понимает, какой Лаклан динозавр. Без обид, конечно.
Я подавляю еще одно рефлекторное желание вступиться за Лаклана.
– Разве ты не один из их ученых? Может, тебе не стоит так говорить?
Он переводит на меня взгляд, и на его лице появляется равнодушная улыбка.
– О, я из Центрального штаба. И могу говорить все, что мне хочется.
Он садится напротив меня, а затем откидывается на спинку стула. Мне сложно читать его. Работая с «Небесами», я сталкивалась с несколькими хакерами вроде него – дерзкими, умными, но при этом слишком уверенными в своих способностях. Вот только это парень из Центрального штаба «Картакса», и что-то подсказывает мне, что он так самоуверен, потому что знает, насколько хорош.
Я до сих пор не вспомнила, откуда Цзюнь Бэй его знала. Такого человека непросто забыть, и не только из-за его маски кодировщика. Он примерно моего роста и выделяется среди высоченных солдат. Большинство людей еще в детстве устанавливают себе алгоритм для улучшения опорно-двигательного аппарата, чтобы управлять своей осанкой и пропорциями тела, потому что практически все хотят быть высокими. Особенно парни.
