Забавно, но большинство людей считало, что появление гентеха разрушит взаимосвязь между биологией и гендерными признаками, и по большей части так и вышло. Существуют алгоритмы, которые воссоздают признаки Y-хромосомы, те, что препятствуют ее проявлениям, и те, которые купируют вообще все половые признаки. Но с появлением возможности с такой легкостью изменять внешность некоторые гендерные стереотипы, наоборот, укоренились. Высокий рост и фигура. Ресницы и подбородок. Ширина плеч и обхват руки. Мало кто устоял перед возможностью соответствовать общепринятым эталонам красоты.
Живя в хижине, я считала, что низкая лишь потому, что у меня гипергенез. Не существовало алгоритмов, которые были бы достаточно безопасными и могли добавить мне несколько сантиметров, уменьшить грудную клетку или удлинить ноги. Но Цзюнь Бэй могла выглядеть так, как ей хотелось, и для нее сохранение внешности, которую определяли естественные гены, скорее всего, было принципиальным решением.
Так же поступил и Мато, и сейчас, когда я встречаюсь с ним взглядом и вижу затаенный, острый как бритва интеллект в его глазах, начинаю понимать почему. Кажется, своим ростом он делает заявление – это способ напугать людей так же, как я испугалась Коула в хижине, когда увидела, что он безоружен. Он давал понять, что при желании может убить меня голыми руками.
Наверное, рост Цзюнь Бэй и Мато дает понять, что их настоящая сила кроется в уме.
Мато вынимает металлическую ручку из кармана и удерживает ее между большим и указательным пальцами левой руки, а остальными пальцами ударяет по ней, чтобы она вращалась.
– Тебе повезло, что у тебя стоит такой имплант. Они очень редкие.
– Как… подавители памяти?
Он склоняет голову.
– Они могут подавлять воспоминания, но их используют не для этого. Ты хоть видела, как он выглядит?
Я поднимаю бровь:
– Я думала, это обычный чип. Только в черепе, верно?
– Не совсем.
Он снова принимается крутить ручку, но его глаза стекленеют, а у меня перед глазами вспыхивает его полное имя.
Поколебавшись, я принимаю его сигнал, и над столом появляется трехмерное изображение головы человека. Я молча разглядываю его. Мне все еще сложно привыкнуть, что в любой момент передо мной может появиться что-то, настолько реалистичное, как это.
Я протягиваю руку к изображению, но пальцы проходят сквозь него. Голова медленно вращается, ее кожа и череп полупрозрачного желтого цвета, поэтому мне видно функционирующий мозг. К внутренней стороне черепа прикреплен красный продолговатый чип размером с ноготь на большом пальце. Когда я вижу его, кожу на затылке начинает покалывать.
– Этот прямоугольник и есть имплант, – говорит Мато, продолжая вращать ручку. – А это – нейронная сеть.
Изображение меняется, и появляется толстая красная линия, которая тянется от чипа и обвивает спинной мозг. За ней, словно виноградные лозы, вырастают еще несколько кабелей. Они разделяются и ветвятся, пока не начинают напоминать ветви огромного дерева, разросшегося в мозгах.
Изображение пульсирует у меня перед глазами, и от этого покалывание в затылке превращается в боль.
В моей голове есть такая же штука.
– Это потрясающая технология, – со стеклянным взглядом говорит Мато.
Я открываю рот, но не доверяю своему голосу. В моих мозгах, наверное, тысячи кабелей. Всю неделю я знала, что Лаклан как-то смог повлиять на мой интеллект, но до этого момента не понимала, насколько все ужасно. Какое это насилие. Он не играл в сотворение идеальной дочери. Он проводил эксперимент. Это жестоко и жутко. И инструменты, которые он использовал, все еще внутри меня.
Черт, меня сейчас стошнит.
Я отворачиваюсь от изображения и, приоткрыв рот, делаю глубокий вдох.
Кажется, кафельные стены давят на меня, а в комнате внезапно не остается воздуха.
– Ох, – вздыхает Мато и взмахивает рукой. Изображение тут же исчезает. – Мы можем отложить взлом, если тебе стало плохо.
Я качаю головой, стараясь контролировать дыхание.
– Все в порядке. – Я заставляю себя выпрямиться и поворачиваюсь к столу. Не думаю, что если отложим это, то мне станет легче, к тому же мне не хочется выглядеть слабой перед этим парнем. – Что делает имплант?
Мато останавливает крутящуюся ручку и перекладывает ее в правую руку. Но в этот раз, когда она начинает вращаться, падает на стол.
– У меня лучше получается левой рукой, чем правой, – глядя на меня, говорит он. – Но это не из-за практики, а из-за импланта.
Он снова принимается крутить ручку в левой руке. Прекрасная, идеальная дуга.
– Ты хочешь сказать, что используешь какой-то код? – спрашиваю я.
– Именно. Только это ментальная команда, зашитая в имплант. Всякий раз, когда я думаю о том, чтобы начать крутить ручку, мое тело тут же на это реагирует.
Я хмурюсь, когда он вновь принимается ее вращать. Что движения можно контролировать кодами, известно давно, именно так и работают марионетки. В их телах разрастается сеть, которая передает импульсы в мышцы и нервы. Некоторых спортсменов даже ловили на использовании подобных технологий. Как бы людям ни хотелось это отрицать, но компьютеры намного лучше справляются практически с любой задачей. И хотя их невозможно запрограммировать так, чтобы они повторяли все движения, которые может совершать человек, но если создать код, воспроизводящий лишь одно действие – например, ловля мяча, – то это будет получаться лучше и быстрее, чем у самого талантливого человека.
Но не все так идеально. Даже со всеми проводами в мышцах тело скорее прислушается к мыслям, чем к командам алгоритма. Вот почему марионетки дергаются.
Но имплант не соединен проводами с мышцами. Он отправляет команды прямо в мозг.
– Прелесть импланта в том, что этот навык занимает какое-то место в нашем мозгу, и для этого задействованы несколько нейронов, – говорит Мато. – Когда я записываю новое движение в имплант, то он посылает команду прямо в мой спинной мозг и подавляет те нейроны, которые за это отвечают, пока они не атрофируются. – Он снова поднимает ручку левой рукой, его глаза стекленеют, а затем он вновь пытается щелкнуть по ручке, но его движения становятся такими неуклюжими, как будто он вообще едва может удерживать ее в руках. – Сейчас я использую только свой мозг, но нейроны, которые когда-то контролировали мою руку, исчезли.
Его глаза снова стекленеют, и ручка вновь начинает вращаться. Только в этот раз она не просто крутится в его руках, а плавно перекатывается между пальцами, не сбиваясь, даже когда Мато поднимает руку. Сейчас он просто красуется, но тошнота, которая накатила на меня, когда я впервые увидела имплант, утихла, и ей на смену пришло любопыт-ство.
– Так ты больше не можешь пользоваться левой рукой? – спрашиваю я. – А если имплант сломается?
