– Кажется, кровь остановилась, – говорит она, сминая полотенце в клубок и прижимая к ране. – Пожалуйста, не делай больше таких глупостей. Держи и продолжай давить.
Она приподнимает мою руку и прижимает ее к полотенцу, а затем садится на пятки.
Я молча смотрю на нее. Я все время думала, что Лаклан сохранил во мне резервную копию воспоминаний, но это что-то другое. Он закрыл в клетке одного человека и создал с ним кого-то нового.
– Что, черт возьми, Лаклан сделал с нами? – спрашиваю я.
– Я все еще пытаюсь это понять, – говорит она.
– Но как мы можем обе существовать в одном мозгу?
Она вытирает руки о переднюю часть толстовки.
– В мозгу достаточно места для нас двоих. Левая лобная доля моя, а правая – твоя. Между нами стоит стена, которую удерживает имплант, и, если мы обе хотим выжить, очень важно, чтобы она там и осталась. Насколько я поняла, мы можем существовать раздельно, пока имплант сохраняет барьер, но каждый раз, стоит ему опуститься, мы обе теряем и приобретаем что-то друг у друга. А мне бы хотелось остаться такой, какая я есть, и, уверена, ты тоже. Думаю, мы обе сможем так жить и дальше, но нужно действовать сообща.
Я качаю головой. Мне все еще не верится, что она реальная. И она все время была там. Запертая в собственном теле.
В нашем теле.
– Что значит «обе сможем жить»? – спрашиваю я. – У нас только одно тело.
– Поверь, я прекрасно об этом знаю. – Она прижимает колени к груди и встает. – Не представляешь, как я «обрадовалась», когда очнулась и поняла, что ты тоже живешь в нем. Какое-то время мне казалось, что это сон. Скорее уж кошмар. Но потом поняла, что что-то случилось с моим мозгом. Не знаю, откуда появилась ты, но мы обе сейчас здесь и должны выяснить, как выжить.
– Но мы не сможем сосуществовать вместе.
Она закатывает глаза:
– Как же узко ты мыслишь. Неужели ты ничему не научилась у Регины? Почему мы должны ограничиваться принятым всеми определением человека? У нас две руки, два глаза и два уха. Так почему у нас не может быть два разума? Сначала мне это тоже не понравилось, но ты только представь, какие исследования мы бы могли провести. Мы с тобой это что-то новое… что-то неожиданное. Наверное, уйдут годы, пока мы наконец поймем, как работает наш мозг, и мне уже безумно хочется приступить к работе. Но сначала мы должны продержаться следующие несколько часов.
Приподняв голову, я смотрю, как она подходит к лабораторному столу. Боль в груди быстро проходит. Не знаю, случилось ли это потому, что кто-то вколол мне исцеляющую сыворотку в реальном мире, или мой разум воспринимает все так реально, что я начинаю чувствовать себя лучше.
– Нам нужно вместе придумать план, – говорит она, поворачивая кран над стальной раковиной и начиная мыть руки.
Я осторожно приподнимаюсь на локте, все еще прижимая к груди скомканное полотенце. А затем осматриваюсь вокруг – горы снаружи, темные экраны на стене, генкит. Это идеально воссозданная комната, где я убила марионетку.
– Как давно ты здесь? – спрашиваю я.
– Не долго. – Она берет еще одно полотенце и вытирает руки. – Я не сразу пришла в себя. Первое, что я увидела, очнувшись, как лежу на кушетке у того доктора, который вырезал исцеляющий модуль из нашей панели. Маркус, да? А до этого код Лаклана вырабатывал ЭРО-86, и это не давало мне проснуться. Еще помню отрывки, как он превращал меня в тебя, а до этого только то, что происходило в лаборатории «Проекта Заратустра».
Я сажусь и убираю полотенце от груди. Футболка залита кровью, а в ткани появилась дыра, но кожа, на которой еще несколько минут назад зияла рана, уже зажила.
– А Энтропия? – спрашиваю я. – Те полгода?
Она вздыхает:
– Ничего существенного, отдельные обрывки, которые почему-то не стерлись. Но эти месяцы исчезли из памяти нас обеих.
Я смотрю на нее, она выглядит такой юной – потому что на самом деле юная. Когда Цзюнь Бэй последний раз принадлежало это тело, ей было пятнадцать. Она не постарела, провела все это время запертая в клетке и даже не дышала. Это мысль ужасает меня, но последние два года были не самым лучшим временем для пробуждения. Ей не пришлось пережить ни одной вспышки. Она не скрывалась от облаков, не ела дозы иммунитета, не видела ужасов чумы.
Она проспала все то время, что мир разваливался на куски.
– Но я выяснила, что случилось, – говорит она. – Мато был прав – я сама стерла те шесть месяцев из своей памяти и думаю, что сделала это специально. Все, что у меня осталось от того времени, это несколько VR-файлов, я всю последнюю неделю по кусочкам собирала информацию о том, почему так поступила. – Она поворачивается ко мне, и в ее глазах мелькает неуверенность, а затем она подходит к столу и протягивает мне руку: – Вставай. Я все тебе покажу.
Я осторожно хватаю ее за руку и с ее помощью встаю на ноги. Ее кожа теплая и влажная, а хватка на удивление сильная. Как только я выпрямляюсь, начинает кружиться голова, а в груди все еще стреляет, но ноги уверенно шагают по лаборатории, когда я следую за ней к стене с экранами. Кажется, ее совершенно не смущает тот факт, что мы разговариваем друг с другом, при этом занимая один мозг.
Хотя в этом нет ничего удивительного. Она знает обо мне уже несколько недель. И если она очнулась еще в доме Маркуса, то у нее было достаточно времени, чтоб обдумать все. Это мне приходится принимать все здесь и сейчас.
Принимать, что в моем сознании живет еще один человек.
– Мне потребовалось много времени, чтобы отсортировать все VR-файлы в нашей панели, – говорит она. – Видимо, за те шесть месяцев, что стерлись из памяти, я успела зашифровать их, поэтому еще несколько дней ушло на то, чтобы их взломать. Большинство из них из более раннего периода, но некоторые из времени жизни в пустыне сохранились.
Ее глаза стекленеют, и она поворачивается к экранам. На них тут же начинают отображаться текстовые файлы и двумерные записи. Трансляция Новак, в которой она призывает людей отправиться в бункеры. На втором вид с камер беспилотника, который завис над блокпостом возле рынка, куда приехало множество черных грузовиков.
– Несколько дней назад мне удалось подключиться с панели к спутниковой сети «Картакса», – говорит она. – Я стараюсь быть в курсе происходящего.
На третьем экране отображается лишь тонкая линия размытого света, делящая его пополам, что очень напоминает вид сквозь приоткрытые глаза.
– Это сигнал с моего зрительного модуля?
– С нашего зрительного модуля, – поправляет она. – Пора привыкать, что ты не единственная в этом теле. У меня также есть сигнал со звукового модуля. Как я уже говорила, я старюсь быть в курсе происходящего. Было странно очнуться здесь и не понимать, что происходит.
Желудок сжимается от ее слов. Должно быть, она была в ужасе, когда пришла в себя пленницей в собственном теле, которое больше не могла контролировать.
