Перед глазами появляется лицо девушки. Гладкая смуглая кожа с тонкими полосами на шее, как у фарфоровой куклы. Хакер с рынка. Рэйн.
Я поднимаю голову и оглядываюсь по сторонам. Я лежу на раскладушке в тканевой медицинской палатке посреди раненых и перевязанных генхакеров и солдат. Створки шатра открыты, и через них залетают далекие крики голубей и обжигающий, сухой воздух пустыни. Что-то обмотано вокруг головы. Это пластиковая повязка, скрывающая большую часть моего лица. Я поднимаю руки, чтобы прикоснуться к ней, но Рэйн хватает меня за запястье, скользя пальцами по манжете.
– На твоем месте я бы не стала этого делать, – говорит она. – Твое лицо на всех экранах.
Я пытаюсь сесть, но перед глазами все плывет, а к горлу подкатывает тошнота, но стоит отдышаться, и мне удается выпрямиться и даже свесить ноги с кровати. В углу палатки установлен экран, на котором виднеется лицо Новак. Рядом с ней проигрываются видеоролики – кобальтовые облака трифаз, беспилотники, парящие над городами по всему миру. В одном из них снято, как Лаклана ведут по тоннелям Энтропии с девушкой на руках. Она без сознания, и у нее мое лицо.
– Ты очень долго не приходила в себя, – говорит Рэйн. – Примерно дня два. И я периодически проверяла тебя.
– Что случилось?
В мыслях полная сумятица и бардак. Я помню взлом, электрический кабель и темноту, которая последовала за ударом. Я поднимаю руку к затылку, чтобы проверить, насколько большая рана, но поверх разъема приклеена марлевая повязка.
– Ты сходила с ума от боли, – говорит Рэйн. – Потребовалось несколько человек, чтобы стабилизировать тебя. Мы решили, что будет лучше, если ты спрячешься. Сейчас опасно высовываться.
– Что происходит?
– Ну, у нас есть вакцина, – говорит она. – Правда, никто не знает, сколько она продержится – вирус перекинулся на птиц, – но, судя по всему, людям код помогает. Вот только это останавливает людей в бункерах от восстания. И даже были нападения с обеих сторон. Все говорят, что грядет война. Некоторые люди считают, что это дело рук генхакеров, а кто-то винит «Картакс». И больше никто никому не доверяет, особенно после стирания.
– С-стирания? – кашляя, переспрашиваю я.
Горло пересохло от сухого воздуха, и мой голос дрожит от усилий, которые требуются, чтобы заговорить.
Рэйн тянется к фляге, стоящей возле койки, и отвинчивает крышку.
– Не переживай сильно, если не сможешь вспомнить ничего из того, что случилось за последние несколько месяцев, – говорит Рэйн. – Никто не может. Не знаю, чьих это рук дело, но все, у кого стоит панель в руке, осознали, что не так хорошо контролировали ее, как они считали.
Я медленно выдыхаю, стараясь разогнать туман в голове. Мои воспоминания не пострадали, но, кажется, не стоит говорит об этом Рэйн.
– Где мы? – вместо этого спрашиваю я.
– В зоне амнистии, – отвечает Рэйн. – В часе езды от Энтропии. – Она кладет мне в руку черный чип памяти. – Это даст тебе доступ к панели управления «Комоксом», который стоит на краю лагеря. На твоем месте я бы где-нибудь спряталась. Ты не сможешь носить эту повязку вечно.
– Спасибо, – благодарю я, сжимая чип в ладони и пытаясь собраться с мыслями. – Почему ты помогаешь мне?
На лице Рэйн появляется грустная улыбка.
– Я задолжала твоей матери одну услугу, которую не успела вернуть до ее смерти.
Слова тяжелым грузом обрушиваются на меня. Я сжимаю руки в кулаки и пытаюсь унять боль, которая разрастается во мне при упоминании смерти Регины. У меня почти не было времени узнать ее получше. Я бы многому могла у нее научиться, но оказалась недостаточно быстрой и сильной, чтобы спасти ее.
Но я не позволю подобному повториться вновь.
Я снова перевожу взгляд на экран. Там показывают, как стая голубей парит над пустыней, оставляя после себя след из перьев. Вирус все еще неуправляем, и теперь у него есть миллионы новых хозяев. Не знаю, сколько еще у нас есть в запасе времени, пока он мутирует и вновь перекинется на людей.
– Рэйн, – зову я. – А кто создал эту разновидность голубей?
Она смотрит на экран.
– Они эволюционировали сами из другой разновидности. По крайней мере, так говорят люди. Я сама создала несколько стай, но мои были не такими прекрасными, как эти.
– А у всех голубей есть панели?
Она недоуменно смотрит на меня:
– Ни у кого из них нет панелей. Это же птицы, а не люди.
– Точно, – соглашаюсь я, сжимая в руке чип памяти.
Я собираюсь с силами и поднимаюсь на ноги, борясь с волной головокружения.
– Не понимаю, что за бред мне пришел в голову. Еще раз спасибо за помощь.
Она встает рядом со мной и натянуто улыбается:
– Удачи.
Я неуклюже и медленно плетусь между кроватями в палатке, а затем подныриваю под откидные створки и выхожу на улицу. Солнечный свет ослепляет меня, и зрительному модулю требуется целая секунда, чтобы отреагировать и показать лагерь.
На покрытой травой равнине стоит с десяток медицинских тентов и маленьких палаток, окруженных неровным кругом из автомобилей и грузовиков. То туда, то сюда снуют группы по двое или по трое человек. Здесь есть и генхакеры, и те, кто напоминает солдат «Картакса», только без шлемов с зеркальными защитными щитками и без брони. На них черные майки и брюки, а многие перебинтованы и выглядят потрясенными. Нет ни намека на оружие и нет ни одного дрона в небе. Вдалеке кружит голубиная стая, сливаясь в черно-кобальтовое облако.
Я выпускаю импульс из манжеты, и он проносится по лагерю. Он подсвечивает панели сотен людей, транспортные средства и гудящие генкиты в медицинских палатках. Каждое беспроводное соединение в радиусе полутора километров загорается у меня перед глазами, а манжета только и ждет, когда я примусь их взламывать и контролировать.
Включая голубей, которые парят в небе.
Кто-то вживил им панели. Кто-то создал их. А затем отпустил на волю, и теперь птицы разлетаются по миру и создают новые стаи на каждом континенте. И это повторяется снова и снова.
А ведь голуби разносят мутировавший штамм вируса, который сопротивляется вакцине.
Я выныриваю из интерфейса манжеты и отворачиваюсь от стаи, а затем осматриваю лагерь, выискивая «Комокс». Мой взгляд скользит по потрепанным грузовикам и автомобилям, пока не натыкается на черную машину с плохо прикрепленными солнечными батареями на крыше.
На капоте джипа сидит Коул с повязкой на плече. Он с хмурым видом осматривает лагерь. Девушка в бейсболке идет к нему сквозь толпу, с двумя тарелками риса. Анна. Она что-то говорит ему, а затем ставит тарелки на капот и усаживается рядом.
Я невольно прикасаюсь к повязке, которая скрывает мое лицо. Она прячет щеку, лоб и большую часть носа, но оба глаза открыты. Коул поднимает одну из тарелок, пока Анна скользит взглядом по палаткам и останавливается на мне. В ее глазах нет и вспышки узнавания. Я вся покрыта синяками и бинтами, но на моей футболке все еще красуется кальмар.
