Заряжающий находился в карауле, и Шестакову с Кирой никто не мешал. Через полчаса оба оделись, выбрались из люка. В небе мерцали крупные январские звёзды.
— Вон полетела, загадай желание, — воскликнула Кира.
— Ты его уже исполнила.
— Дурачок. Это мелочь. Хоть каждый день исполнять могу. Ты про жизнь загадай и под снаряды не лезь.
— Всё будет нормально.
— Нормально, — как эхо повторила Кира.
Её первый мужчина на фронте, командир стрелковой роты, обещавший увезти её после войны к себе на Кубань, тоже не верил в смерть. Двадцать лет — не тот возраст, чтобы думать о старухе с косой.
Его уважали и любили в полку за лихость, удачливость и хорошие песни, которые он пел под баян. Киру он любил, ревновал и старался беречь, насколько это было возможно на переднем крае. На груди лейтенанта поблёскивали орден и две медали — редкий набор для сорок второго года. Заслужил за отвагу.
Он тоже не верил в смерть, умело водил роту в разведку боем и был кандидатом на повышение. А погиб неожиданно, обходя траншею в шестистах метрах от немецких окопов. Шагая уверенно, изредка останавливаясь возле бойцов, чтобы коротко переговорить. А затем споткнулся и упал на дно траншеи. Снайпер снял удачливого русского командира с нейтральной полосы выстрелом в голову.
Господи, как долго она тогда плакала и не хотела верить в случившееся. Затем привыкла и к смертям, и к другим мужчинам. А комбат Шестаков о плохом не думал, занятый мыслями о своём батальоне.
Несколько «тридцатьчетвёрок» идва лёгких Т-70 с двух сторон атаковали немецкую базу Десантники прижимались к броне, ожидая каждую минуту встречного огня. Впереди показались тусклые габаритные огни грузовой машины. Это был громоздкий бензовоз «МАН» смассивной кабиной.
— Ударим? — крикнул снизу механик Пименов.
— Объезжай, рано шум поднимать, — отозвался комбат Шестаков.
В воздухе висел морозный туман. Светало, но видимость не превышала трёхсот метров. На это и рассчитывал Шестаков, чтобы как можно ближе подойти к базе. Водитель бензовоза решил не испытывать судьбу и съехал на обочину. Если русские танки наступают, то лучше не путаться у них под ногами.
Открыв люк, Шестаков спросил командира десантников Павла Мельника:
— Где тяжёлая зенитка расположена?
— Где-то неподалёку. Не видно в тумане. Но мы в тыл выходим.
— У этой пушки угол обстрела триста шестьдесят градусов. Если первые нас увидят, успеют развернуть ствол.
Немцы уже наверняка услышали лязганье гусениц. Вверх взвились несколько ракет, но их свет не смог рассеять густой туман.
— Увеличить скорость, — скомандовал комбат.
— К чёрту в пасть лезем, — бормотал механик-водитель Никита Пименов.
Впереди показались ворота, фигуры постовых и 37-миллиметровая зенитка с длинным тонким стволом. Десантники, не дожидаясь команды, спрыгивали на ходу и бежали к обочине. С вышки вёл огонь машингевер МГ-42, а спустя несколько секунд звонко захлопала зенитка, посылая два снаряда в секунду.
Шестисотграммовые снаряды, вылетающие со скоростью 800 метров в секунду, били по броне, словно огромным зубилом, высекая сноп искр. Зенитчики снизили прицел, стремясь перебить гусеницы головной машины.
«Тридцатьчетвёрки» ответили огнём с коротких остановок. Взрывы разметали мешки с песком, разбили зенитку. Лёгкий Т-70 снёс выстрелом «сорокапятки» пулемёт на вышке. В разные стороны полетели обломки досок, в проёме застыло тело убитого пулемётчика.
— Вперёд! Теперь только вперёд, — шептал наводчик.
Оглушительно завыла сирена, подавая сигнал тревоги, но две «тридцатьчетвёрки», Т-70 и взвод десантников уже ворвались на территорию базы. Машины обошли противотанковые пушки и открыли по ним огонь с тыла, сквозь колючую проволоку. Осколочные снаряды обрушились на «гадюки», но пушки успели подбить замыкающий группу танк.
«Тридцатьчетвёрка», с разорванной гусеницей, тоже вела огонь. Заглушая остальные звуки, раздался лязгающий удар, встряхнувший подбитый танк.
— Тяжёлая пушка! — ахнул механик Пименов, невольно оглядываясь.
Машина вильнула, а Шестаков крикнул сержанту:
— Вперёд! Там без тебя разберутся.
«Тридцатьчетвёрка», получившая удар десятикилограммовой болванки, стояла неподвижно. Из полуоткрытого люка механика-водителя вилась струйка дыма, а из башенного люка вылезал заряжающий. Он вытянул под руки контуженного командира танка, а следом выплеснулись клубы густого дыма загоревшейся солярки.
Она не так быстро вспыхивает, как бензин, но даёт сильный жар, а едкий дым перехватывает дыхание. Механик и стрелок-радист остались внутри обречённой машины, а из всех трёх люков выбивались языки пламени. Унтер-офицер у ворот, успевший отскочить от пронёсшихся мимо русских танков, короткими очередями добивал экипаж горевшего танка.
— Все здесь и останетесь, — бормотал он.
Унтер был опытным воином рейха, прошёл Францию и полгода находился в России. До прошлой осени он не считал русских серьёзным противником, пока не получил пулю в разрушенном Сталинграде.
После госпиталя съездил в короткий отпуск к семье. Привёз жене дорогую шкурку чёрно-бурой лисицы, два золотых перстня. Однако жена, хоть и обрадовалась подаркам, но заметила, что настрой мужа изменился. Он уже не упоминал о скорой победе, а перед возвращением в Сталинград пил больше обычного.
И, тем не менее, унтер-офицер, переведённый после ранения в тыловые войска, продолжал добросовестно исполнять свои обязанности, рискуя жизнью. Он бы мог отлежаться в окопе, но решил прикончить контуженных русских танкистов. Офицер и другой танкист отстреливались из пистолетов, хотя оба были ранены. Сейчас бы гранату, и он бы в момент добил тупых азиатов!
Но гранат унтер не захватил, зато заметил за поворотом траншеи двоих солдат из караула.
— Эй, вы, ползите сюда, — негромко позвал он. — Или до конца войны решили отлежаться?
Солдаты, вытянув шеи, оглядывались назад. Затем, выскочив из траншеи, побежали к ангару. Причину поспешного бегства унтер-офицер понял через минуту. Не менее десятка русских десантников в белых маскхалатах бежали от ворот.
Отделение спрыгнуло с брони, когда открыл огонь пулемёт с вышки и скорострельная зенитка. Тогда погибли двое бойцов, а один был тяжело ранен. Обозлённые рослые красноармейцы стреляли на бегу из автоматов и что-то кричали.
Упал один, следом второй солдат, хотя он успел поднять руки, но его не пощадили. Унтер-офицер понял, что такая же судьба ждёт и его. Он вспомнил, как в Сталинграде забежал в дом, где лежали раненые. Санитарка в косынке с красным крестом подняла руки и повторяла дрожащим голосом:
— Здесь раненые… пожалуйста, не стреляйте. Я умоляю!
Санитарка была совсем юная и хороша собой. В другой ситуации унтер-офицер не упустил бы её. Но немцы с большими потерями ворвались день-два назад в город. Повсюду шли ожесточённые бои, и лейтенант, бежавший следом, не позволил бы унтеру развлечься с девушкой.
