— Ладно, извинись, танкист, перед товарищем старшим лейтенантом, — принял мудрое решение начальник патруля. — Некогда нам здесь торчать.
— Я извинюсь, но пусть эти крысы расскажут, как они двоих детей с матерью и стариков из спальни выгнали и на кухне спать заставили.
Начальник патруля, прихрамывающий на одну ногу капитан, ссориться со штабниками не хотел. Осторожничал. Но уже громко возмущались десантники и экипаж «тридцатьчетвёрки».
— Мы для кого этот хутор от фрицев освобождали? — подступал к капитану танкист со шрамом от ожога на лице и орденом. — Для таких вот крыс, которые тушёнку банками жрут? Попробуйте троньте Федьку Тихонова! Я комбата Шестакова позову. Кстати, он час назад лейтенанта за смелость в бою хвалил.
— Пусть освобождают спальню для детей и стариков, — заявил сержант Ларькин. — А сами на кухне свои бумажки строчат.
Что-то надо было решать. Оба штабных офицера не занимали высоких должностей, а значит, церемониться с ними не обязательно. Хромой капитан зашёл в спальню, где уютно устроились штабники.
Глянул на гитару с бантом, висевшую на стене, пустые бутылки в углу. Старшина из патруля показал капитану на картонную коробку.
— Тушёнка, банок пять. Американская… Если особист копнёт, скандал будет. И штабные на нас окрысятся. Лучше бы этим двоим потихоньку собрать манатки и перебраться в другое место. Поговори с ними культурно, товарищ капитан.
Капитан отозвал обеих штабников и объяснил ситуацию.
— Вам, мужики, лучше другое жильё себе подыскать. Тут на вас все ополчились, политотдел вмешается, загремите на передок стрелковой ротой командовать. А там не сладко, я уже повоевал.
Капитан постучал по искривлённой, плохо гнувшейся ноге.
— Три ранения за полтора года. В госпиталях месяцев пять отвалялся.
— А этому лейтенанту, получается, за его хамство ничего?
— Лейтенант здесь долго отдыхать не будет. Батальон у них штурмовой, не сегодня-завтра в бой.
Так закончилось это утро. Штабники перебрались в другой дом, где отдельной комнаты для них не предвиделось. Оба понимали, что все на них ополчились, и спокойной жизни не предвидится. Собирая чемоданы и вещмешки, старший из них пообещал лейтенанту Тихонову:
— Не радуйся, герой. Ты ещё не знаешь, с кем связался. Думаешь, мы твоё хамство без последствий оставим?
— Крысы! — сплюнул лейтенант. — Испугать меня решили.
А десантник Василий Иванович Ларькин рассудительно посоветовал:
— Вы спасибо скажите, что никто комбату Шестакову не рассказал, как вы детей и стариков на кухню выгнали. Он у нас мужик крутой, может и морду, то бишь лицо, набить. Так что эвакуируйтесь побыстрее.
Женщина с детьми снова переселилась в свою комнату. Слезли с печи и дед с бабкой.
— Будет хоть где ноги размять и чайку спокойно попить.
Хозяйка неожиданно расплакалась и обняла Федю Тихонова. Лейтенант смущённо оттолкнул её, успев заметить, что женщина довольно привлекательная. Звали её Катя, муж пропал без вести в начале войны, живёт с матерью и отцом.
— А баба-то ничего, есть за что подержаться, — шепнул Фёдору механик-водитель. — Не упускай.
— Да она старая, — растерянно брякнул лейтенант. — Лет под тридцать, а мне всего двадцать.
Сержант покрутил пальцем у виска.
— Баба тебя расцеловать готова… и прочее. А ты как школьник от неё шарахаешься. Смотри, в момент подберут.
Комендантский патруль всё же доложил об инциденте комбату Шестакову. Тот вызвал Тихонова, подробно расспросил его.
— За оскорбление старших по званию можно под суд попасть. Соображаешь, Фёдор?
— Соображаю.
— Надо бы извиниться перед ними.
— Я извиняться не буду. Старых и малых в чулан выгнали, да ещё тушёнку ворованную банками жрут.
— Эх, Федька ты, Федька! Накроется твоё представление на орден.
— Ну и пусть, — упрямо сопел лейтенант.
Комбат вызвал своего заместителя Калугина и попросил его:
— Григорий Денисович, ты командир бывалый, одни усы чего стоят. Как у маршала Будённого. Сходи к этим штабникам, замни скандал. Можешь бутылку трофейного рома для этой цели у старшины взять.
— Ром нам самим на ужин пригодится, а к штабникам я схожу. Поговорю по-солдатски.
— Смотри, осторожнее с ними. Не хватало, чтобы комбриг вмешался.
— Всё нормально будет, — заверил комбата капитан Калугин.
Опытный танкист, начавший свой путь в кавалерии, дипломатию разводить не стал. Сразу объявил обоим штабникам, что лейтенанту Фёдору Тихонову объявлен строгий выговор.
— Только он не согласен. Рассказал, что вы семью с детьми из комнаты выгнали и в чулане спать заставили. Доложу все обстоятельства командиру бригады.
— Э-э, постой, товарищ капитан, — почуял жареное старший из штабников. — Никто никого не выгонял. На одну ночь хозяйскую спальню заняли, секретные бумаги негде хранить было. А сегодня перебрались в другое место.
— Доложить надо, — упрямо гнул свою линию усатый танкист. — Престиж Красной армии и танковой бригады подорван. А если вас из штаба попрут, мне командиры взводов в десантной роте вот как нужны! Сержанты командуют. Непорядок.
Оба штабника предложили не спешить, выставили бутылку коньяка, добавили ещё одну. Решили совместно, что беспокоить командира бригады в такой сложный период не надо. А хозяйке за причинённые неудобства они передадут искренние извинения и пару банок тушёнки для детишек.
На том и закончили разговор. Прощались хоть и с улыбками, пообещав сразу послать вестового с подарком, но обозлённые штабники всё же нашли способ отомстить лейтенанту Тихонову. Когда печатали список награждённых танкистов, заменили престижный орден Красной Звезды, положенный Фёдору Тихонову, на простую солдатскую медаль «За боевые заслуги».
Впрочем, лейтенант был доволен и медалью — своей первой наградой на войне. И Катя, осторожно позвав его вечером к себе, стала его первой женщиной. Дети уже давно спали на другой кровати за плотной занавеской, а Федя ласкал белеющее в темноте тело молодой женщины.
Пальцы сжимали удивительно мягкие и упругие бёдра. Федя целовал набухшие от желания соски, а Катя, обнимая парня, с трудом сдерживала стоны и шептала что-то ласковое.
— Я ведь и жениться на тебе могу, — говорил он. — И мальчишки мне твои нравятся.
Катя, устало раскинувшись на кровати, кивала, зная, что война отпустила им совсем немного времени. Затем снова прижималась к нему тёплым животом и шептала:
— Хочу ещё… нравишься ты мне.
— И ты мне тоже, Катюша. Господи, какое у тебя тело!
— Бери его… вот так.
