– Ну, по этим критериям и я вполне гожусь в императоры, – усмехнулся Эдо. И самовольно, не дожидаясь команды, свернул в отходящую от площади улицу. Объяснил: – Она мне понравилась. А запрещающих знаков здесь вроде нет.
– Пересчет маршрута! – объявил его спутник механическим голосом девушки из навигатора, удачно поймав характерную интонацию: «За что мне все это, я была добрым роботом и заслужила покой».
Смеялись они после этого долго, полгорода успели исколесить; как только начинали успокаиваться, Иоганн-Георг снова говорил страдальческим механическим девичьим голосом: «Через сто метров поверните направо», – и это было гораздо хуже, чем просто палец показать.
Но езде веселье не особо мешало. Эдо сам не заметил, как освоился с управлением, словно всю жизнь водил этот бутафорский праздничный паровоз. И так разошелся, что прибавил скорости. И еще прибавил. И еще.
Неожиданно – впрочем, когда не знаешь город, все случается неожиданно – выехали на набережную большой широкой реки, украшенную рождественской иллюминацией. Противоположный берег прельстительно сиял разноцветными праздничными огнями, казался россыпью драгоценностей, как всегда представлял их в детстве – лежат и мерцают во тьме пиратского сундука.
Этот берег с огнями ему сразу тоже захотелось захапать. В смысле объездить и все вблизи рассмотреть.
– Я сверну на мост? – спросил Эдо. – Он же не пешеходный?
Не получил ответа, но уже и сам увидел: не пешеходный, только что там проехал автомобиль.
Въехал на мост и обернулся к своему спутнику:
– Вы меня уже целых три минуты ничем не шокировали. Это непорядок… – и осекся, потому что на соседнем сидении никого не было. Надо же, наваждение наконец-то рассеялось. Это оно зря.
– Это вы зря, – вслух сказал Эдо. – Я же с вами только-только смирился. Принял, как неизбежное. Практически полюбил. И как теперь, интересно, я буду возвращать поезд на место? Я же дорогу не помню. Вообще не представляю, в какой это стороне. Был бы это трамвай, вернулся бы, куда надо, по рельсам. Но это же не… – и снова осекся. Потому что – да, именно трамвай, – понял он, разглядывая смутно знакомые с детства кнопки и рычаги.
Кражу трамвая может и выдумал, но отлично к ней подготовился, вызубрил наизусть старую учебную брошюру, которая каким-то чудом отыскалась в библиотеке – той, которая на улице Лисьих Лап, буквально здесь за углом… нет, стоп, за каким углом? Какая может быть улица Лисьих Лап? Нет улиц с похожим названием ни в одном из знакомых мне городов.
Ладно, положим, улица просто приснилась, и библиотека приснилась, и пожелтевшие страницы пособия, но сон был такой подробный, что я с тех пор умею водить трамвай. По крайней мере, эти кнопки и рычаги не вызывают растерянности, сразу понятно, зачем они нужны. Ну хоть что-то мне наконец-то понятно. Например, как эту бандуру у светофора остановить.
Остановил, открыл дверь и вышел, шатаясь от напряжения, так неудачно схватился за поручень, что ободрал ладонь и сперва этому даже обрадовался: от боли в голове должно проясниться. Но хрен там. Не помогло.
Стоял на мостовой, вымощенной зеркальными булыжниками, от которых улица делается похожа на поверхность бегущей реки, смотрел то на блестящие в свете факелов рельсы, то на изогнувшийся волной купол храма Примирений вдалеке, за деревьями и домами, то на трамвай, в котором приехал, то на свою ободранную ладонь, то на людей, зачем-то бежавших к нему. Ничего об этом не думал, о чем тут думать, сойти с ума я всегда успею, с этим спешить не надо, сначала спокойно покурю, а потом сойду, – говорил он себе, нашаривая в кармане любимый портсигар, купленный еще в Элливале, когда оказался там в первый раз, сразу после выпускного, добирались туда на попутках… так, стоп, погоди, какие попутки, какие каникулы, какой, к чертям, Элливаль? Мы же договорились, как взрослые люди, – сначала курим, а уже потом сходим с ума, – думал Эдо, безуспешно чиркая зажигалкой. – Потом, я сказал.
– Погоди, сейчас дам свою, – сказал высокий человек с очень светлыми волосами; интересно, откуда он взялся? Ай, ну да, я же видел, что сюда бегут какие-то люди. И этот быстрее всех добежал.
Смотрел на этого длинного, чиркающего зажигалкой так же безуспешно, как он сам; наконец честно сказал:
– Прикинь, не могу вспомнить, кто ты. Но помню, что очень соскучился. И до сих пор хочу дать тебе в глаз.
