– Мене, мене, текел, упарсин, – автоматически процитировала Люси, сама не понимая, зачем. Видимо, чтобы блеснуть книжной эрудицией. Самое время, да.
– Чем паясничать, лучше деньги верните, – мрачно сказала голубоглазая Агне. – Дети последнее сдуру потратили на этот ваш ночной тур по привокзальным помойкам, сделали нам подарочек, уж порадовали, так порадовали. А сами теперь до конца месяца голодные будут сидеть.
Люси неопределенно пожала плечами, но про себя подумала: хрен вам деньги. Я на вас два часа потратила. Перевод прошел как «подарок», никто ничего не докажет. Ну и все.
И тогда крашеная идиотка зачем-то завопила, как припадочная: «Все не так!»
От ее истошного крика мир съежился и словно бы остановился, стал похож на убогую фанерную декорацию, даже ветер стих. Кроме ветхих строений и мусора здесь сейчас не было ничего – ни голосов, ни автомобилей, ни прохожих, только пьянчуга в кроличьей шапке, но и он больше не крутился и не бранился. Застыл на месте в какой-то неестественной скособоченной позе, словно из него внезапно вынули аккумулятор, не шевелился, молчал.
Все не так, – подумала Люси, наблюдая, как неприятный пухлый мужчина с кукольными голубыми глазами медленно, палец за пальцем отцепляет от своего рукава наманикюренную костлявую лапку жены. – Все не так, – снова и снова повторяла она про себя, мучительно, напряженно – не размышляя даже, а ощупывая эту короткую фразу, как слепой лицо незнакомца: в чем ее смысл?
– Все не так, и я не такая, – уже вполне спокойно сказала крашеная. – И все остальное тоже не такое, точно вам говорю. Я здесь рядом живу, я знаю этот район, он мой самый любимый, даже с виду совершенно другой. И вы не такие, – она обернулась к голубоглазой паре. – Я же помню, как вы держались за руки и как друг на друга смотрели, даже завидно стало, на меня так никто никогда не смотрел, потому что я всегда была страшная, а что не настолько тупая, как остальные телки, так за это не любят… – дернулась, как от пощечины, перебила сама себя: – Вот я опять что-то не то чувствую, думаю и говорю, но на самом деле я не такая. Еще совсем недавно точно не такая была, – она безнадежно махнула рукой и неожиданно заключила: – Это какой-то яд, то ли был в вине, то ли просто в воздухе. Мы все умираем, наверное. Может, и хорошо. Лучше уж умереть, чем превратиться в такую… в такое… в то, во что я сейчас превращаюсь. Уже почти превратилась, но еще больше превращусь, если не умру.
– Дура, мы уже умерли! – воскликнула Агне и разрыдалась, громко, горько и одновременно требовательно, как младенец, твердо усвоивший, что на плач обязательно прибегут спасать.
Митя, поколебавшись, приобнял плачущую жену за талию и погладил ее по голове. От этого Люси стало гораздо легче, как будто это ее погладили, или она сама кого-то погладила, родного и очень любимого. Удивительный эффект.
– По крайней мере, пить здесь пиво точно не надо, – вдруг сказал музыкант. – Пошли отсюда. В городе есть места и получше.
– Да все везде одинаковое, только цены разные, в центре с надбавкой за понты, – возразил Митя, но как-то неуверенно, таким тоном обычно возражают, когда хотят, чтобы кто-нибудь переубедил.
Все не так, – снова подумала Люси и наконец-то осознала смысл этих слов. И вдруг сообразила, на что это на самом деле похоже. Когда оказываешься на Этой Стороне, тоже вот так мгновенно меняешься, становишься кем-то совершенно другим. Причем только потом, уже задним числом осознаешь эти изменения, а в момент превращения кажется, ничего особенного не происходит, всегда примерно такой и была. В теле необычайная легкость, похожая на смех от приятной щекотки, в голове – веселые странные мысли, вроде твои, но все-таки не совсем. И настроение там сразу становится такое особенное, неповторимое; дело даже не в том, что оно лучше обычного, «лучше», «хуже» – вообще не разговор. Дома тоже бывают и радость, и вдохновение, и влюбленность, и ликование, и восторг, просто они проявляются и переживаются совершенно иначе. Принципиально иной, фундаментально отличный набор чувств.
В общем, все очень похоже, один в один. Только на Этой Стороне направление вектора изменений, условно говоря, устремляется вверх. Там становишься чуть ли не ангелом; по крайней мере, в гораздо большей степени ангелом, чем до сих пор была. А здесь, наоборот, какой-то перепуганной злобной свиньей. Но под слоем несчастной свиньи все равно осталась настоящая я, та же самая я, которая много раз была ангелом на изнанке, – изумленно думала Люси. – И то, и другое, в сущности, просто маски, временные состояния, такие же, как, например, во сне. Но какая же убедительная, достоверная маска эта несчастная свинья! Это куда же мы забрели, господи? Что за адская прореха в подкладке реальности, откуда взялась эта мрачная свинская щель?
– Пошли отсюда, – настойчиво повторил музыкант. – Умерли мы или нет, потом разберемся, а здесь оставаться не надо. Пожалуйста, так нельзя!
Надо брать ситуацию в свои руки, – решила Люси. – Лучше поздно, чем никогда. У меня хоть какой-то опыт и понимание, а у людей вообще никаких опор. То-то сразу решили, что умерли. Сама бы на их месте так решила, действительно же очень похоже на ад, где даже черти не выдержали, пропили запасы дров и смолы, а пыточные инструменты снесли в ломбард, и ничего не осталось, кроме пустых коридоров и сумасшедшего сторожа, приставленного их охранять. Надо постараться хоть немножко всех успокоить. По крайней мере, мы живы, это факт. И если мы как-то здесь оказались, значит можно отсюда уйти. Где есть вход, обязательно есть и выход. Иначе нечестно. Просто не может такого быть.
– Мы не умерли, – твердо сказала Люси, наконец-то собственным голосом, не срываясь на визг. – Просто заблудились и зашли в неприятное место. Ничего, как зашли, так и выйдем, здесь еще и не такое порой случается. Непростой район. И мои байки про него – никакие не байки, а чистая правда, причем малая ее часть. Кроме, разве что, василиска с телевизором, его мой хороший друг сочинил для смеху, и невидимых котов. Хотя с котами вопрос остается открытым, пока никто не доказал обратного…
Вспомнив про невидимых котов, вероломно роняющих одиноких прохожих, все четверо почти улыбнулись; то есть скорее просто слегка расслабились, и это изменило выражения лиц. Но Люси твердо решила считать почти незаметные перемены улыбками, свою болтовню про котов – их причиной, а себя – победительницей, совершенно неважно, чего, главное – победительницей, это очень хорошее чувство, спасибо за него. Все, что ты в минуту черного глухого отчаяния способна считать своим триумфом, и есть настоящий триумф.
– Давайте для начала вернемся во двор с картинами, – предложила она. – Скорее всего, мы просто вышли оттуда через неправильную калитку. Вот и попали куда-то не туда.
Больше объяснять не пришлось, Жанна просветлела лицом и первой рванула к калитке, Ганс поспешно последовал за ней. Митя и Агне почему-то топтались на месте, робко поглядывая то друг на друга, то на неподвижного мужика в кроличьей шапке, как будто он был оракулом, способным дать дельный совет. Люси решительно сгребла в охапку обоих, как капризных дошкольников, и подтолкнула к калитке. Подумала неприятным чужим внутренним голосом, тем самым, которым всего пару минут назад рассуждала о своей неудавшейся жизни: «Все-таки мыться следует ежедневно, и одежду почаще менять; надо же, пожилые люди, а правил гигиены до сих пор не усвоили, потерянное поколение, совки». Повторяла это про себя снова и снова, с каким-то яростным, безнадежным упорством, словно пыталась оттереть невыводимое пятно, и одновременно хладнокровно отмечала: а вот это снова не я подумала, а мрачная свинская дрянь. На самом деле нормально ребята пахнут; ну может парфюм и правда не очень, но вообще ни намека на пот.
