– Мне не виднее. Я как глупая рыба, которая плавает в море, но понятия не имеет о химическом составе воды. Я умею делать свет Маяка таким ярким, чтобы его стало видно в других городах, далеко от границы, это правда. Но при этом почти ни хрена не знаю. В частности, про чертов желтый свет, о котором вот прямо сейчас сокрушается Тони Куртейн – двумя сердцами сразу, своим и моим. Откуда этот желтый свет берется в человеческих снах, чем он так страшен, почему нельзя его отменить?.. Собственно, я вообще ничего толком не знаю про наш с Тони Куртейном вроде бы общий, один на двоих, Маяк. Только что ваши люди, потерявшиеся здесь, на Другой Стороне, могут вернуться домой на его свет. Что, по идее, отлично. Понятно, ради чего стараться. Но откуда берется эта постоянно крепнущая уверенность, что чем лучше идут наши дела, тем ближе беда? И какая? И что мне следует сделать, чтобы этой беды не случилось? Или ничего тут не сделаешь, можно только сидеть и ждать? Связь с двойником – дело хорошее. Но не способствует ясному пониманию ситуации. Горем горьким всегда поделится, не зажилит, но, скажем, свои служебные инструкции он мне даже в страшном сне никогда не зачитывал. А зря, отличный мог бы получиться кошмар! Всю ночь: «бу-бу-бу, бу-бу-бу», – до полного растворения мозга, а в финале экзамен, причем хрен проснешься, пока не сдашь.
Он уже не хмурится, а смеется, все-таки Тони есть Тони. И добавляет сквозь смех:
– Никаких чудовищ не надо, никаких бездонных провалов, кровожадных врагов и взбесившихся лифтов, только длинная лекция и экзамен, дешево и сердито, гарантированно проснешься в холодном поту!
– Вот совершенно напрасно ты ржешь, – ухмыляется Кара. – Ребята из вашей Граничной полиции примерно так и проходят рабочий инструктаж.
– То-то Альгирдас, бедняга, совершенно седой, – вставляю я.
– Это вряд ли, – вдруг говорит Нёхиси, ради торжества справедливости изменивший своему обычному правилу ни на что не отвлекаться во время игры. – Альгирдас из Граничной полиции очень храбрый человек. Такого никакими экзаменами не запугаешь.
– По-моему, вообще ничем, – подтверждает Кара. И задумчиво смотрит на Тони. – Надо же, в голову не приходило, что ты почти ничего не знаешь; а ведь и правда, откуда бы? Ладно, я тебе расскажу. Лучше иметь в голове цельную картину, а не обрывки противоречивых сведений и смутных предчувствий, от которых кто угодно свихнется.
– Это точно, – соглашается Тони. – Я потому и спросил, что когда почти ежедневно приходится лезть на стенку от чужого отчаяния и тревоги, лучше ясно понимать, чего именно я так сильно не хочу и боюсь.
– Ну смотри, как обстоят наши дела, – говорит Кара. – Моим землякам, уроженцам вашей изнанки, здесь, на Другой Стороне, угрожает забвение; ну, это ты знаешь и без меня. Существуют правила, соблюдение которых позволяет избежать этой опасности, но мы – народ храбрый и легкомысленный, любим правила нарушать. Сама такая была, чего уж. И свою порцию неприятностей огребла.
– Я помню, – кивает Тони. – Ты рассказывала, как в юности здесь на несколько лет застряла.
– А ведь это был всего лишь первый из трех уровней забвения, не особо опасный, хотя если попадешь под раздачу, не обрадуешься. Уснув на Другой Стороне без специальных защитных приемов, неопытный человек может получить новую память и даже новую биографию – вот уж что Другая Сторона отлично умеет, так это захапав добычу, сделать вид, будто ничего особенного не случилось, все так и было всегда. У нас многие верят, что так происходит от какой-то особой злодейской, совершенно по-человечески продуманной подлости; на самом деле, конечно же, нет. Реальность не может быть злой или доброй, она не человек. Просто свойства здешней материи таковы. И вот так они проявляются. Ничего личного, как в подобных случаях говорят.
– А свойства материи вашей распрекрасной Этой Стороны таковы, что большинство наших, оказавшись там, за одну ночь превращаются в голодные тени и к утру истаивают без следа, как и память о них здесь, дома, словно бы не было такого человека никогда, – вставляю я. – Одно время всерьез на это сердился и считал Эту Сторону своим личным врагом.
– Это ты лихо, конечно, – укоризненно говорит Кара. – Нашел себе врага.
– Ну а кто она, как не враг, если губит лучших из лучших, тех, кто оказался способен сделать шаг в неизвестность? – так я тогда рассуждал. Сердился ужасно, пока до меня не дошло, что это она не нарочно. Нет никакого особого злодейского намерения. Просто – ну, получается так. Долбаные свойства долбаной материи, руки поотрывал бы тем, кто такое придумал, да некому их отрывать. В общем, на этом фоне фальшивые судьба и память – еще очень гуманно, практически выигрыш в лотерее, вот что я тебе скажу.
– К тому же на первом уровне забвения фальшивые судьба и память довольно хрупкие, быстро разлетаются в пыль от света Маяка, – подхватывает Кара. – Иными словами, жертвам забвения первого уровня во все времена, при всех смотрителях обычно удавалось рано или поздно благополучно вернуться домой. На то, собственно, и Маяк. Я имею в виду, его именно для решения подобных задач и построили. Точнее, изобрели метод и стали практиковать.
Тони нетерпеливо кивает и спрашивает:
– А когда ваши приходят сюда и за каким-то хреном выезжают из города, это уже второй уровень забвения?
– Да. У нас всегда считалось, что покинуть пределы пограничного города – практически самоубийство. Безнадежный вариант. Тогда Другая Сторона, то есть ваша реальность заберет тебя навсегда. Новая память и новая судьба будут примерно такие же прочные, как у тех, кто родился здесь. Если даже вернешься в пограничный город и увидишь свет Маяка, он тебя скорей напугает, чем привлечет. Однако совсем недавно выяснилось, что это не обязательно так…
– Вот об этом я как раз знаю, – улыбается Тони. – Мой двойник был так счастлив, когда один такой путешественник смог вернуться домой, что история досталась мне целиком, с подробностями; я даже любимый разделочный нож окрестил Блетти Блисом в честь того везучего чувака. Собственно, тогда-то все и началось – я имею в виду, мои почти вымышленные прогулки по разным далеким городам. Тони Куртейн так яростно, страстно хотел, чтобы свет Маяка стал виден во всем мире, что мне пришлось расстараться, хотя запрос, с моей точки зрения, выглядел крайне невнятно: поди туда, не знаю куда, и сделай немедленно хоть что-нибудь! Впрочем, я не в накладе. Выиграл гораздо больше, чем мог вообразить. И продолжаю выигрывать, день за днем. Удивительный опыт: сам не знаешь, что делаешь, и при этом оно получается. И весь мир почему-то ликует вместе со мной, как будто ему всегда только этого и было нужно – озариться светом нашего Маяка. Невероятная все-таки штука – моя жизнь!
– Это да, – говорим мы хором, все трое, хотя Нёхиси, по идее, Тониными прогулками уж точно не удивишь. С другой стороны, он уже довольно долго здесь с нами, успел худо-бедно сжиться с концепцией, что для человека многое невозможно; собственно, вообще почти все. И научился искренне восхищаться нашей способностью это самое невозможное регулярно совершать.
То ли по этому поводу, то ли просто потому, что наконец-то готово, Тони разливает по стаканам горячее гранатовое вино, главный хит нынешнего холодного ноября, который едва перевалил за середину, а мне уже кажется, царил в наших краях вечно, никаких иных времен года здесь отродясь не было, ничего, кроме бесконечного ноября. Но это совсем не трагедия – в те редкие, но ослепительные моменты, когда у вас в руках оказывается тяжелая глиняная кружка, а в ней – горячее гранатовое вино с корицей и толченым мускатным орехом. А еще, вероятно, измельченными перьями из ангельских крыльев, слюной саламандр и сушеными хвостами драконов; зная Тони, совершенно не удивлюсь.
