– Слово поперек! – хохочет Кара. И повторяет, издевательски растягивая гласные: – Сло-о-о-ово! Попере-о-о-ок!
Эдо
Планов на первый за чуть ли не месяц выходной оказалось так много, а желаний так мало, что проще было отменить все разом, чем мучительно выбирать между «что-то не очень хочется», «не для того моя роза цвела», «на хрен я им там сдался» и «лучше пристрелите меня». Написал Беате: «Извини, не сегодня». Ахмеду и Уго: «Ребята, я пас». Монике: «Прости, надо срочно уехать». Ки Лаю: «Давай перенесем». В общей сложности отменил двенадцать вечеринок, свиданий и просто встреч; дурная привычка – легко, даже с радостью соглашаться на все предложения, а как доходит до дела, извиняться и отменять. Всегда этим грешил; удивительно, что при таком раскладе не переводятся люди, желающие меня увидеть. На кой им такое счастье? Лично я бы давно забил, – думал Эдо, запирая квартиру. С другой стороны, может как раз в этом и дело? Их разбирает охотничий азарт? Заполучить меня в свою жизнь на месяц, на неделю, хотя бы на вечер – все равно что ветер в рукав поймать? Так это и мне самому не то чтобы удается. Это же только со стороны кажется, будто я у себя есть.
Самый лучший способ провести выходной – не позавтракав, выйти из дома, добраться до железнодорожного вокзала и уехать на первой попавшейся электричке куда она сама пожелает. И быть беспричинно счастливым, как минимум до станции назначения. И потом еще сколько получится, пока Кронос не ухватит за шиворот, не рявкнет: «Пора возвращаться». Ужасно смешной я дурак.
Ближайший отходящий поезд, на который следовало садиться по правилам старой, любимой, еще в детстве изобретенной железнодорожной игры-лотереи, оказался скоростным, аж до Эрфурта; можно сказать, повезло, почти настоящее путешествие, два часа очень быстрой езды. И в Эрфурт уже много лет не ездил, совершенно забыл, какой он и есть ли там хоть что-нибудь интересное – вот и отлично, значит, все будет, как в первый раз.
Всю дорогу просто неподвижно сидел, прижавшись лбом к окну, ничего толком не видел, заоконные пейзажи расплывались мутными кляксами, то ли от скорости, то ли из-за толщины оконных стекол, по крайней мере, совершенно точно не от слез, плакать он умел только на сильном ветру и от лука. Или если пыль в глаза попадет. Говорят, некоторые люди умеют плакать от счастья, – думал Эдо. – Мне бы сейчас такое умение пригодилось. Впрочем, ладно. Нет, так нет.
Вероломный Эрфурт встретил ледяным ноябрьским дождем, но это не испортило настроения. Испортить ему настроение в самые первые часы путешествия было нельзя ничем.
Натянул на голову капюшон и пошел, совершенно довольный обстоятельствами места, времени и образа действия. В городе Эрфурте живут мокрые люди, их поливают с утра до вечера специальной небесной водой, чтобы не высыхали, – бормотал про себя, но записывать эту чушь, слава богу, не порывался. Сила воли творит чудеса.
Однако быстро промок и продрог. Гулять расхотелось прежде, чем добрался от вокзала до Рыбного рынка
[15], но взял себя в руки и честно бродил по Эрфурту часа полтора, мрачно предчувствуя приближение скорой простуды, вот уже голова тяжелеет, и в горле начинает саднить.
Вдруг вспомнил про кафе Roter Elephant, где когда-то давно, лет пятнадцать назад, работал один из приятелей, очень хвалил свое заведение, особенно сливовый пирог. Без особой надежды поискал это кафе в интернете; оказалось, «Красный слон» до сих пор на месте, работает, и вот прямо сейчас тоже открыт. Поди разбери, то ли добрый знак: все, что пожелаешь, к твоим услугам; то ли, напротив зловещее указание: посмотри, жизнь твоя застыла на месте, ничего не меняется, все остается прежним, даже кафе в чужих городах.
Так и не разобравшись, радоваться или огорчаться наличию «Красного слона», пошел туда и потребовал сливовый пирог. Не въехал, чем он так уж хорош, но честно доел свою порцию, запивая на удивление сносным кофе. А потом заказал огромный фирменный «слоновий» бургер. Оказывается проголодался как черт.
В самом начале сумерек вернулся на вокзал и поехал, но не куда судьба пожелает, а просто обратно, домой. Потому что завтра работать. И послезавтра, и после-после; в общем, долго еще. Может, оно и к лучшему. Что-то такое нелепое творится в последнее время с башкой и прочими потрохами, как только в юности было. То какие-то романтические башни на горизонте мерещатся, то собственную улицу не узнаешь. То бросаешься наперерез высоченному незнакомцу с криком: «Откуда ты здесь?» – чтобы секунду спустя извиниться: «Я вас перепутал; вспомнить бы еще с кем», – то шарахаешься от собственного отражения: «Ты кто такой?!» То, кажется, весь окружающий мир стал уродливым, чужим и враждебным, то хочется целовать его в губы заборов, стены домов и осенние лужи. Черт знает что.
В таком состоянии лучше быть занятым по горло, чтобы пореже оставаться наедине с этим стремным психом. В смысле с самим собой, – думал Эдо, снимая промокшую куртку и устраиваясь у окна, против движения поезда, то есть спиной вперед; мало кто любит так ездить, а ему всегда нравилось. Как-то совершенно по-детски казалось, если не смотреть, куда едешь, в конце пути может выйти сюрприз. А сюрпризами жизнь не особенно балует; хочешь удивляться, позаботься об этом сам.
Поезд тронулся, он достал телефон, чтобы проверить почту; ужасно глупо на самом деле – удрать на весь день от коллег, друзей и знакомых и при этом постоянно проверять, кто чего написал, не потому что действительно важно, а просто чешется в этом месте, зудит, как комариный укус, так что легче проверить почту, чем о ней думать. И отправить в корзину все девятнадцать писем, толком не прочитав.
Вместо того, чтобы убрать телефон в карман, быстро, как бы тайком от себя самого, записал в заметках: «В городе Элливале на берегу Соленого моря живут мертвые люди, они веселого нрава, любят петь и плясать, каждую ночь устраивают вечеринки на самом дальнем, вечно пустующем пляже, танцуют под чаячьи крики, чтобы живым не мешать». Перечитал и даже не особенно удивился: ну придумал я очередной город, какой-то дурацкий Элливаль, населенный веселыми мертвецами. В последнее время постоянно сочиняю какую-то хрень; может, оно и неплохо? Просто организм страстно желает сменить профессию, стать популярным писателем-беллетристом. Чтобы больше никакого физического труда, никаких инженерных расчетов, никаких развесок и экспозиций, знай сиди ковыряйся в планшете или на чем там сейчас принято писать? Прямо в телефоне все-таки вряд ли. Хрен вот так одним пальцем набьешь целый роман.
Запись, конечно, все равно сразу стер – не потому что она ему не понравилась, просто не была нужна для работы, а значит – вообще не нужна. В последнее время в нем проснулась страсть избавляться от лишнего. Вынес из дома добрую половину одежды и всю бумажную библиотеку, включая книги, которые сам когда-то переводил – ну его на хрен, этот пыльный памятный мемориал. Удалил аккаунты в соцсетях, оставил только фейсбук для быстрой связи с клиентами. И письма удалял, едва прочитав, если в них не было полезной рабочей информации. И записки с напоминаниями о делах, которые клеил на стены и холодильник – даже не просто выбрасывал, использовав по назначению, а сжигал, получая от этого почти физическое удовольствие. И фотографии, которые по старой привычке все еще изредка делал, сразу же стирал. Иногда ловил себя на желании вытереть тряпкой свое зеркальное отражение – один я уже есть в этом мире, зачем второй экземпляр? Но с отражениями приходилось мириться, способа от них избавляться наука пока не изобрела.
