«Все будет отлично», – обещали надписи на тротуаре. «Ничего не бойся», «Выход есть». Вот интересно, откуда есть этот выход? Зачем мне вообще откуда-то выходить? Меня и здесь очень неплохо кормят, – думал Квитни, сердито пиная буквы, как будто и правда мог отшвырнуть их в кусты. Буквам, конечно, никакого ущерба, а вот ботинки он мелом испачкал. Ладно, не страшно, мел легко отмывается, все будет отлично, выход есть, – язвительно думал Квитни, перепрыгивая через непобедимые буквы. И прибавлял шагу, шел все быстрей, почти бежал.
Так разогнался, что сперва пересек мост Короля Миндаугаса, и только потом спросил себя: на кой это было надо? Что я забыл на другом берегу? Вопрос риторический. Ясно же, что забыл: страшный дурацкий дом, увешанный синими фонарями, неофициальную резиденцию Благословенного Вайрочаны, сам эту глупость выдумал, но ничего не поделаешь, она у меня в уме теперь есть, крепко засела, никаким гвоздодером не вытащишь, и с каждым шагом становится все больше похожа на правду, вот и голова уже кружится, и двоится в глазах, и сердце колотится так, словно хочет на волю, и мутит, как будто я отравился – ясно чем, непочтительными мыслями о Вайрочане – поэтому надо бы нам помириться перед моим отъездом. Вайрочане конечно насрать, он Будда. Зато я – не Будда, а просто дурацкий живой человек, мне еще потом с ним в бардо встречаться, – думал Квитни и смеялся, обеими руками придерживая бешено колотящееся сердце, и шатался, как пьяный, хотя сколько там выпил того коньяка, два глотка, да и когда это было. Полчаса, целую длинную жизнь, вечность назад.
Утешительных надписей на этом берегу не было, поэтому сам бормотал: ничего не бойся, все будет отлично, выход есть. Выход вообще всегда есть, – говорил себе Квитни. – И если вовремя им не воспользуешься, берегись, он сам тебя выйдет. Нет, не так, не «тебя», выход выйдет – тобой.
До дома, украшенного синими фонарями, он добрался в совершенно удивительном состоянии – ликования, смертного ужаса и невыносимой физической тошноты. Друг другу эти ощущения, как ни странно, не мешали, наоборот, каждое только казалось ярче на фоне остальных.
Уже почти теряя сознание, увидел, что дверь, ведущая в дом с фонарями, настежь открыта и, не раздумывая, устремился к ней. Вернее, одна мысль в его голове все-таки появилась и выглядела предельно разумной: мне плохо, а в здании наверняка есть сторож. Пусть вызывает скорую. Я так давно отсюда уехал, что больше не знаю, по какому номеру надо звонить.
Порог даже не то чтобы переступил, скорее перевалился через него, практически на четвереньках, вслепую цепляясь за все, что попадалось под руки, включая полы собственного пальто. Собрался с силами, чтобы позвать на помощь, но звать не понадобилось. Тони Куртейн уже был здесь, подхватил его, усадил в кресло, сказал очень твердо, тихим, спокойным, как у доктора голосом: «Все в порядке, Квитни, дружище, ты дома, ты жив, это такое счастье, у тебя получилось, ты к нам вернулся, теперь все будет хорошо».
Тони все-таки удивительный молодец, сам всегда всех встречает. Раньше, мама и дед рассказывали, на Маяке так не было заведено. Пришел и пришел, молодец, дальше сам небось разберешься, если надо, на полке стоит городской телефон.
– Ты мне вот что скажи: дед еще жив? – первым делом спросил Квитни.
– Да жив, конечно, – широко улыбнулся Тони, – что ему сделается. Такие, как он, по-моему, вообще не умирают, просто не могут выкроить на это время, вечно то одно, то другое, пирог в печи, городской чемпионат по шахматам, подарили новый фотоаппарат, подобрал котенка, друг расхворался, на сосне поселилась белка и вывела бельчат, пришло время пересаживать клубнику – в общем, дел слишком много, смерть подождет.
– Ну и слава богу, – сказал Квитни, чувствуя, как предательски дрожит его голос. – Вот я чего оказывается на самом деле боялся: что вернусь слишком поздно, в опустевший дом. А все остальное совсем не страшно, включая твои адские синие фонари, психов в форме Граничной полиции и гнев Вайрочаны…
– Чей гнев?! – опешил Тони Куртейн.
– Ай, неважно. Забудь. Это просто такая специальная дурацкая шутка, понятная только мне одному. Хочешь выпить?
– По уму, это я должен был тебе предложить.
– Должен. Но я успел первым, – подмигнул ему Квитни, доставая из внутреннего кармана дареную флягу. – Будешь смеяться, но это волшебный бесконечный коньяк с Другой Стороны.
Эдо
Женщина в баре гадала всем желающим по Книге Перемен
[21]. Денег за услугу не требовала, но поставила на стол пиалу для добровольных пожертвований и объясняла интересующимся: «Если результат гадания вам понравится, имеет смысл заплатить, чтобы крепче к судьбе прилип». Публика нервно хихикала, но монеты в пиалу кидала. Положили даже несколько бумажных купюр.
Эдо сразу понравилось, что гадалка не упрощает жизнь себе и клиентам, подбрасывая монетки
[22], как большинство современных любителей «И цзин», а натурально заморочилась с условными стеблями тысячелистника, которые заменила аккуратными деревянными счетными палочками для дошкольников. Перебирала их, перекладывала, полные руки летали над черной блестящей столешницей, плавные движения завораживали, как завораживает всякий хорошо исполненный ритуал; в общем, красивый перформанс тетка устроила, молодец. Потому, собственно, и попросил: «А давайте и мне».
Прежде никогда не связывался с предсказаниями и предсказателями, не то чтобы вовсе не верил в гадания, скорее их недолюбливал, не хотел расставаться с приятной иллюзией, будто лепит свое будущее сам, а внешние обстоятельства – в лучшем случае, умелые подмастерья, в худшем – просто неподатливый материал. Но женщина с разноцветными счетными палочками тронула его сердце – смуглая, сероглазая, с радужными волосами, в заляпанной краской джинсовой куртке и камуфляжных штанах, она была больше похожа на художницу, чем на гадалку. А не дать немного заработать художнику – великий грех.
Выпала последняя, шестьдесят четвертая гексаграмма, Вэй-цзи, «еще не конец». Сразу вспомнил ее значение, благо когда-то давно «Книгу перемен» раз сорок наверное перечитал – на волне увлечения древним Китаем, и еще потому, что это просто очень красиво, по крайней мере, в классическом переводе Щуцкого
[23]. А новые переводы он не признавал.
