– Правда, что ли? – изумленно спрашивает Кара. – Ты мог все бросить и отсюда уйти?
– Ну, скажем так, иногда мне в голову приходил такой вариант. Говорил себе: в мире много прекрасных дорог, и любая будет только рада стать моей навеки, или на пару часов. Это, знаешь, отличный способ сохранять стойкость: помнить, что ты не обязан ее сохранять. Имеешь полное право в любой момент отступиться. Тогда все выглядит так, словно ты сохраняешь стойкость исключительно ради собственного удовольствия. А это уже совсем другой разговор. Ради собственного удовольствия чего только не сделаешь… Но, справедливости ради, изменить ситуацию удалось только после того, как я плюнул на свою распрекрасную стойкость и признался себе, что на самом деле момент, когда у меня был выбор, давно упущен. А теперь выбора больше нет: ясно, что я уже никуда не уйду – не из чувства долга, не из упрямства, а просто потому что люблю этот нелепый Граничный город даже больше, чем его сияющую изнанку. Так что без вариантов, буду вместе с ним пропадать. Вот тут-то мне карта и пошла. Отчаяние здесь почему-то лучше всех остальных инструментов работает. Мне самому это не нравится, но оно, к сожалению, так.
– И что за карта тебе пошла? – спрашивает Кара.
Без особой надежды спрашивает, вряд ли он вот так запросто все ей выложит. Но Стефан мечтательно улыбается и говорит:
– Самый козырный туз в мире. В городе начали открываться Пути. Заметь, без моего участия. Я был не настолько наглый, чтобы нарушать фундаментальные правила. Теперь, кстати, думаю – зря.
– Сами, что ли, они начали открываться?
– Можно сказать, что сами. Но на практике за всяким «само случилось» обычно кто-то стоит. Например, человек с несгибаемой волей и таким запасом тоски по хоть чему-то чудесному, сколько обычно не помещается в человеческое существо.
– Ты серьезно? Так можно? Пути открываются только потому, что какой-то человек захотел?
– Не захотел, а хотел. Это разные вещи. Он очень долго хотел. Годами, без перерывов на разные легкодостижимые глупости. Не то чтобы ничего больше не делал, делал, конечно. Но голод по невозможному всегда оставался важнее всего. При этом человек понимал, что ни хрена у него не получится, поскольку был вполне себе реалистом и даже отчасти скептиком. Но перестать хотеть неизвестно чего не мог. Ежедневно ходил по городу, глядел по сторонам и просил, сам не зная кого, ни в чертей, ни в бога толком не веря: «Пусть случится хоть что-нибудь невозможное, все равно что! Если за это надо заплатить жизнью, я согласен, забирайте в любой момент, на любых условиях». Кстати, не врал, действительно был готов. Ему в юности часто снились кошмары; на самом деле, как многим в ту пору, это была такая проблема, что я самовольно завел патруль, контролирующий сновидения. Много сделать мы не могли, но по мере возможности следили, чтобы люди пореже умирали во сне, сходили с ума, или кончали с собой, проснувшись. Так вот, как я, собственно, познакомился с этим красавцем: однажды пришел к нему во сне, чтобы спасти от смертельно опасного сновидения, кажется, шварского глота… или не глота? – ай, ладно, неважно. Важно, что это был первый и пока последний на моей памяти случай, когда жертва попыталась защитить свой кошмар. Натурально орал на меня: «Убери руки, это прекрасное волшебное существо пришло меня убивать!»
– Матерь божья, и такое бывает? – смеется Кара.
– В том-то и дело, что не бывает. Однако иногда случаются чудеса. Но самая круть даже не это. А то, что с возрастом у него эта блажь не прошла, как обычно случается. Только интонация из умоляющей постепенно превратилась в требовательную. И это правильно, затем человеку и нужен возраст, чтобы окончательно обнаглеть. Наглость, помноженная на отчаяние, это великая сила – если конечно ставки достаточно велики. А ставка была – ну, ничего так. Уж точно не меньше, чем когда-то у меня самого. С точки зрения постороннего наблюдателя, человеческая жизнь не особо дорого стоит. Тем не менее, это наш максимально возможный вклад за участие в настоящей игре.
– Я правильно понимаю, что сейчас мы сплетничаем про общих знакомых? – прямо спрашивает Кара.
Стефан смеется, явно довольный, что она догадалась:
– Можно и так сказать.
– Не знала, что он всегда был настолько чокнутый, – удивленно качает головой Кара. – Думала, это вы, потусторонние негодяи, свели хорошего человека с ума.
– Не без того, – ухмыляется Стефан. – Со мной связался – считай, пропал. Но справедливости ради, он первым начал. Свел этот город и меня вместе с ним с ума. И это было лучшее, что вообще можно придумать. Когда в городе сами собой, то есть, без прямого вмешательства духов, одной только человеческой волей начинают открываться Пути, не присваивать ему статус Граничного – уже не просто глупость, а преступление, это даже самые упертые лбы в Потусторонней Комиссии понимают. А статус Граничного города это уже совсем другое дело: право создавать систему охраны границы, официально сотрудничать с властями изнанки, приглашать консультантов, нанимать по контракту духов-хранителей; короче, как видишь, хорошо стали жить.
* * *
– Все идет по плану, – говорит Стефан. И, помолчав, добавляет: – Но у меня больше нет приятной иллюзии, что именно по моему.
– Ну ничего себе! – озадаченно хмурится Ханна-Лора. – В этом мире хоть что-то может идти не по твоему плану? И ты так спокойно об этом говоришь?
– С чего ты взяла, что спокойно? Ну, не ору, это да. Но только потому, что орать – это слишком мало. Не выразит всей полноты моих чувств. Я сейчас счастлив, растерян, мне так интересно, как давно не было. И еще я боюсь.
– Боишься? Не верю.
– За это и выпьем, – смеется Стефан.
– За то, чего ты боишься?
– Нет, за твое «не верю». То есть за твою веру в мое бесстрашие. Она мне чертовски приятна. Всегда гордился умением пускать пыль в глаза.
Он разливает вино по стаканам. Говорит:
– Это, только не падай, самая настоящая взятка. Тонино смородиновое вино. Его было так мало, что Тони хранил это сокровище в сейфе… ладно, просто в подвале. И только изредка, под настроение выдавал нам по капле – понюхать и пострадать.
– Воистину драма! – улыбается Ханна-Лора.
– Да. Ты понимаешь. Но у этой драмы оказался счастливый конец: у Нёхиси сдали нервы, и он сделал одну из бутылок бездонной, упразднив, таким образом, необходимость в запасах. Поэтому кое-что из этих условно ненужных запасов досталось мне. А все почему: у меня-то нервы железные. Не запрыгал от радости, когда он предложил, а прикинулся бездушным чиновником, суровым защитником интересов закона сохранения материи – как будто он мне кум или сват. Вряд ли эти красавцы поверили, что я действительно возражаю против появления новой локальной бездны, заполненной самым удачным на моей памяти Тониным самодельным вином, но на всякий случай решили меня задобрить, чтобы не бухтел. Отличная все-таки штука взятки, с утра до ночи их брал бы. Да редко дают.
– Ну так тебе поди дай. Сам возьмешь и спасибо не скажешь.
