Я молчу. Тогда Филиппо встает и вдруг спрашивает, не училась ли я музыке.
– Вообще-то, нет, а что?
– Ты хорошо поешь.
– Да ладно тебе.
– Правда-правда. Ты ни разу не сфальшивила. Иди сюда.
Филиппо что-то достает из шкафчика. Настоящую гитару! Он снимает чехол и садится на кровать, перебирая пальцами струны.
– Ты и на гитаре играешь?
Филиппо не отвечает.
– Вот, это нота до. Повтори.
– Нота до.
– Да нет же, пропой ее. Вот так: до-о-о-о. – Он проводит пальцами по струнам и поет. Я повторяю, хотя мне немного страшно.
– Вот видишь! Молодчина! А это ре. Давай! Рэ-э-э-э.
Я повторяю.
– У тебя здорово получается. Везет же!
Я расплываюсь в улыбке. Очень приятно услышать похвалу за то, что ты можешь делать что-то такое, для чего не нужны глаза. И даже без очков.
Папа заглядывает в комнату и зовет нас есть пиццу, которую уже привезли. Филиппо бежит в коридор, и я стараюсь не отставать. Мы толкаемся, стремясь обогнать друг друга и прорваться на кухню раньше. Мама поправляет мне косички.
– Где твои очки, Мафальда?
Я хочу ответить, что они упали где-то в комнате и я про них совершенно забыла, но Филиппо опережает меня:
– Мы играли на гитаре и пели. Очки для этого не нужны!
Папа кладет мне в тарелку кусок пиццы с колбасой.
– И все же потом мы пойдем и найдем их, ладно? Нельзя разбрасывать свои вещи, – говорит он, однако не слишком строго. Кажется, все обошлось. Чтобы произвести хорошее впечатление, я кладу на колени бумажную салфетку и режу пиццу ножом.
– Хочешь маслину? – спрашивает Филиппо.
– Я их не люблю. Мне одна уже попалась.
Но Филиппо уже кладет мне в рот черную маслину. Это не слишком культурно, зато решает кучу проблем: не нужно мучиться с вилкой. Мне тут же приходит в голову эпизод из папиной книжки, когда Козимо знакомится с испанской девушкой, и с ней ему так легко и просто, не то что с Виолой, которая просто с ума его сводила. Наверное, в этом основное отличие между любовью и дружбой. Когда вы друзья – все так хорошо, но, когда влюбляешься, в голове сплошной кавардак и туман, совсем как у меня в глазах.
После того как пицца съедена, наши мамы одеваются и идут за пирожными в ближайшую кондитерскую. А папа остается присматривать за нами. На самом деле он, конечно, за нами не смотрит, а сидит на диване и смотрит телевизор. Филиппо выходит на балкон и хочет показать мне засохшие герани, с которыми разговаривает иногда его мама, но папа нас не пускает.
– Сначала наденьте куртки! – требует он. Я натягиваю пуховик, а Филиппо – свою голубую ветровку с надписью.
– Нет, – говорит папа, – на улице холодно, оденься потеплее.
Филиппо молчит, и я отвечаю за него.
– Ты знаешь, что у Филиппо недавно был день рождения? – говорю я.
– Неужели? Тогда с прошедшим!
– И ему даже ничего не подарили, потому что он не отмечал.
Филиппо тихонько толкает меня под локоть – это означает: «Что ты несешь?»
– Помнишь ту куртку, которая у тебя в багажнике лежит, ты в ней в горы ездишь? Она ведь тебе не нравится? – говорю я в надежде, что папа поймет мой намек.
– Зеленая, что ли?
– Ну да. Филиппо она вроде как раз будет.
Папа задумывается и вопросительно смотрит на меня.
– Конечно. Как я сам не подумал! Отличный подарок на день рождения! Дело не в том, что она мне не нравится, просто я давно ее не ношу и как раз хотел кому-нибудь отдать, – говорит папа, берет ключи от машины и открывает дверь.
– Я собирался отдать ее племяннику, но раз у тебя день рождения… Пойду схожу за ней. – И папа закрывает за собой дверь.
Кажется, Филиппо немного обиделся на меня. Он хватает меня за руку и тащит в какую-то маленькую комнату. Оказывается, это ванная. В ней пахнет лимонным порошком и все блестит. Филиппо роется в каких-то ящичках и протягивает мне стеклянную бутылочку.
– Что это?
– Понюхай! – отвечает он, и я принюхиваюсь. Из бутылочки пахнет цветами, которые бабушка называла анютиными глазками. Такие распускаются у нас в саду ранней весной. От сильного запаха у меня защипало в глазах так, что пришлось зажмуриться.
– Приятный запах. Это твоя мама сделала?
– Да. Это тебе. Дарю тебе за куртку.
Я неторопливо вдыхаю цветочный аромат.
– А твоя мама не расстроится, что ты отдал ее духи?
– Она их держит в холодильнике. У нее их там штук сто. Она и не заметит.
– Тогда ладно. Большое спасибо. Слушай… Ты же хочешь быть моим другом?
– Ну да… – отвечает Филиппо, закрывая шкафчик.
– А зачем нам дружить?
Филиппо брызгает на меня духами и убегает в свою комнату с криком:
– Потому что мы с тобой сделаем настоящую группу, когда вырастем! Я буду играть, а ты петь!
Мне нравится эта мысль, и я бегу за ним в комнату.
Дома я обнимаю Оттимо Туркарета в теплой кровати. Он вырывается, потому что от меня пахнет незнакомыми духами и даже после вечернего душа запах все еще чувствуется. Я одолжила у папы телефон и пытаюсь найти в Интернете, как стать певицей. Электронный помощник говорит, что для этого нужно ходить как минимум в пятнадцать мест, я толком не поняла куда. И как ездить во все эти места?
Вчера я долго слушала аудиокнигу – то место, где обезьяна по деревьям добралась из Рима в Испанию. Но мне кажется, с тех пор все деревья срубили, и теперь это невозможно.
Еще я узнала: чтобы петь, нужно иметь талант, которого нет у других. Так что теперь идея Филиппо уже не кажется мне такой уж стоящей. Все, что у меня есть, это разноцветный кот (не думаю, что еще у кого-то такой найдется) и пятна в глазах. Так что талантами я не блистаю. Я хлопаю тетрадкой по стене и яростно перелистываю страницы, чуть не вырвав несколько штук. Изо всех сил нажимая на ручку, я начинаю быстро писать:
Есть черные маслины (я ведь не пойму, какого они цвета).
Петь в группе.
Затем я залезаю под одеяло с головой. Темнота – это не то же самое, что темная комната, нет. Темнота – это чудовище, которое пожирает твои черные маслины и твои мечты.
Козимо, у нас уже пошел снег, и я даже подумала, что могу замерзнуть до смерти, если останусь жить на черешне. Но потом я вспомнила, что ты смог – значит и я смогу; ты не умер, а схватился за канат воздушного шара, и он понес тебя до самого моря, так что ты упал в воду, сдержал свое слово и не ступил на землю. Но ведь я не умею охотиться, как ты. Ты ведь шил себе одежду из шкур, а мне как быть? Помоги мне найти выход, Козимо, я должна что-то придумать!
