Я поднимаю голову вверх, чтобы спросить Эстеллу, что с ее подушкой, но тут раздается голос папы. Он спрашивает, все ли в порядке, и Эстелла отпускает меня и разворачивает к нему, чтобы он не волновался и увидел, что я цела. Мы заходим в школу. Эстелла больше не обнимает меня, а я от удивления не осмеливаюсь заговорить с ней. Мой третий глаз подсказывает мне: лучше забыть об этом до большой перемены.
– Эстелла, можно, я зайду к тебе в обед?
В ответ Эстелла нежно гладит меня по голове, словно она вовсе не Эстелла, королева амазонок, а та улыбающаяся дама с голубым шарфом, недавно летавшая в весеннем воздухе.
– Почему ты чуть не упала на лестнице? Что случилось?
– А что ты делаешь? – отвечаю я вопросом на вопрос, потому что вся комнатка охраны перевернута вверх дном. Повсюду летает пыль, и куда ни положи руку – везде что-то валяется. Даже мои ноги натыкаются на что-то твердое – видимо, книги.
Эстелла вытирает мой нос платком, от которого пахнет стеклоочистителем, таким же, какой использует мама.
– Да ты у нас и впрямь принцесса? Только тебе можно задавать вопросы, а на вопросы других отвечать не обязана?
– Прости, пожалуйста. Но что ты делаешь?
Эстелла со вздохом откладывает тряпку и пододвигает ко мне кресло. Я залезаю в него и, держась за ручки, принимаюсь крутиться.
– Я просто убираюсь, дорогая. Иногда приходится убираться, представляешь?
– Да, я знаю. Мне тоже нужно убрать в своей комнате. Но у меня уборкофобия.
– Что еще за уборкофобия?
Я торможу, схватившись за стол, Эстелла улыбается. Это чувствуется по ее голосу.
– Сама не знаю. Я об этом когда-то читала. Фобия – это когда ты настолько не хочешь делать какое-нибудь дело, что впадаешь в ступор.
– А, ясно. Да, бывает.
Я вдруг представляю себе, что в эту самую минуту потный высокий мужчина вламывается в мою неубранную комнату и выносит из нее шкаф, а затем и письменный стол, и кровать, под которой я спрятала бабушкино одеяло и все вещи для жизни на дереве.
Будь я постарше, я бы сказала маме с папой: переезжать «не так уж и плохо», и это означало бы, что это и есть самое страшное.
– Эстелла…
– Что?
Моя амазонка садится напротив меня и грустно вздыхает.
– А бывает, что ты чего-то боишься?
Я чувствую, как она упирает руки в бока. Так же, как это делает Филиппо, – вот прямо один в один.
– Конечно, очень часто. Это нормально.
– И что ты тогда делаешь?
– Думаю. Ищу решение проблемы. А если не нахожу, то представляю себе что-то прекрасное и доброе, и от этих мыслей мне становится лучше, и страх проходит.
– А когда тебе очень-очень страшно?
– Мафальда, страх – это не всегда плохо, понимаешь?
– Это как?
– Бывают такие дни, когда происходит что-то действительно страшное…
– Например, переезд в другую квартиру? Или слепота?
– Да, вроде того. В такие моменты страх заставляет тебя задуматься, поразмыслить над жизнью, и тогда ты взрослеешь и становишься сильнее.
– У тебя вырастают большие мускулы?
Эстелла устало улыбается в ответ. От нее пахнет подушками и зимней черешней.
– Нет, Мафальда, сильнее совсем не в том смысле. Я про внутреннюю силу. Страх помогает тебе посмотреть на жизнь более ясным взглядом, пусть и случается это не сразу.
– То есть благодаря страху я стану видеть лучше?
Это интересно.
– Иди-ка сюда, – говорит Эстелла, и я слышу, как она останавливается посреди комнаты. Я начинаю перебирать ногами, подкатываясь поближе.
– Вставай!
Эстелла говорит это так, что мне даже становится немного страшно, но я встаю. Встаю прямо напротив нее. Она кладет свои тяжелые руки мне на плечи и притягивает меня к себе. Она обнимает меня крепко-крепко, и я обнимаю ее. Это происходит как-то само собой: мои руки сами смыкаются вокруг нее с той же легкостью, с какой у меня дома ноги сами сбегают по лестнице. Я прислоняюсь щекой и подбородком к ее блузке и слышу «тук-тук-тук» в том месте, где у мамы и бабушки была мягкая подушка груди, прикрывавшая сердце. Я смотрю на Эстеллу снизу вверх. Из-за тумана в моих глазах ее лицо похоже на серое облако, но я могу различить уголки бледных губ и черные-черные волосы. Сегодня она забыла накрасить губы.
– Знаешь, почему я такая?
Я молчу, не зная, что сказать. Я боюсь обидеть или разозлить Эстеллу: еще скажу что-нибудь не то.
– Такая – какая?
Эстелла берет мою руку и крепко прижимает ее к своей блузке, прямо к кармашку. Мне хочется вырвать руку, но Эстелла ее сжала и удерживает.
– Что ты чувствуешь?
– Ничего.
– Неправда. Что ты чувствуешь?
Я понимаю, что краснею и что мое сердце тоже бешено бьется. Я стараюсь успокоиться и прислушаться. Сердце Эстеллы бьется, как барабан. Мое тоже.
– Ну так что ты чувствуешь?
Я снова смотрю на нее и улыбаюсь:
– Твое сердце.
– Вот видишь. Сначала ты испугалась, но потом прислушалась и поняла, что правда не так уж и пугает, верно?
– Ну да.
Эстелла отпускает мою руку.
– А куда делась твоя подушка? – спрашиваю я.
Эстелла недоумевающе молчит.
– Ну, у мамы и бабушки там мягко, – уточняю я.
– А, ну да, конечно. Подушка… Ну… ее забрала моя подруга.
– Та, что была с тобой в больнице?
– Та самая.
– Тоже мне подруга. Она ведет себя довольно некрасиво.
– Да, она поступила со мной не лучшим образом. Но я уже все обдумала и знаю, что делать, когда она вернется.
– У тебя есть план?
– Предположим, есть. А у тебя? У тебя есть план?
Я снова прижимаюсь к Эстелле и тянусь вверх, чтобы прошептать ей на ухо свой секрет.
– Я собираюсь поселиться на черешне, что растет в школьном дворе.
Эстелла в раздумье пожимает плечами:
– Ну что ж, отличный план. Сообщи, когда ты соберешься переезжать, – я помогу тебе с вещами.
С этими словами Эстелла провожает меня из комнаты, потому что скоро звонок на урок. Когда она закрывает за мной дверь, я оказываюсь в самом центре беготни и задорных криков и вдруг вспоминаю ту самую историю, которую услышала от Эстеллы, когда мы познакомились: о том, что амазонки отрезали себе грудь, чтобы лучше управляться с копьем. Так вот в чем дело!
Я оборачиваюсь к маленькому окошку, выходящему на школьный двор, и мне кажется, сквозь щели жалюзи я вижу страшные глаза Эстеллы, которые глядят прямо на меня и улыбаются. На самом деле они не страшные, а черные и красивые. Но через секунду передо мной вновь всплывает серое пятно тумана, и глаза исчезают, хотя, может быть, это сама Эстелла закрыла окошко, чтобы никто не догадался, что она самая настоящая амазонка.
