Но все бы это ничего не стоило без нее.
Анна Маньяни – невероятная. Такие актрисы раз в столетие рождаются.
Когда она в финале смотрит в окно, у меня чуть сердце не остановилось. И мурашки по затылку побежали.
У нее в фильме не темперамент, а огненный столб в небо просто.
Потрясающая.
64. Профориентация-5
(…воображаемых друзей)
Злата очень эмоционально обращается к своему телефону:
– Дурацкая камера, работай! Ну же!
Подозреваю, что повторяет за старшей сестрой. У Златы в руках – игрушечный айфончик с вывалившимся экраном. Я его пару раз уже заклеивал, но тут не уследил. От телефончика остался только потертый розовый корпус, зато любимый. Злата прижимает айфон к уху и ходит по квартире. Между бровей у девицы – крошечная суровая складочка.
– Да, Лиза, – говорит Злата. – Да, я слушаю.
С воображаемым другом у Златы всегда есть о чем поговорить. Но сегодня разговор явно тяжелый. Возможно, затеяли совместный бизнес.
Тут я вспоминаю, что хотел у девицы кое-что узнать. Папа писатель, он любопытный.
– Злата, можно задать вопрос?
– Нет! – отрезает девица и продолжает курсировать по комнате.
Я не отстаю. Иду за ней по пятам. Папа как Маугли, он кого угодно достанет.
– Злата, Злата… А можешь спросить у Лизы?
– Нет!
Я уже скороговоркой, пока мне не успели отказать:
– Злата, спроси, пожалуйста, у Лизы, кем она хочет стать, когда вырастет? А?
Пауза. Ребенок поднимает на меня взгляд. Деловито и недовольно, что я отвлекаю ее от важных дел:
– Конечно, учителем балета!
65. Вечная классика
Баю-баюшки-баю – вечная классика.
Я когда-то маленькую Василису укладывал на дневной сон, начал петь ей «Баю-баюшки», но по пути съехал на блюзовый вариант. И как-то хорошо выходит, увлекся. Пою и пою. Голосом что-то там выделываю: «мокрый» драйв, dirty tones, расщепление, субтон, скэт, фальцет и ворчание кошки.
Допел. Голос жены из другой комнаты:
– Спит?
Смотрю на ребенка.
– Нет… Слушает.
– Да я сама заслушалась.
66. Кризис веры
Вспомнил, как Василиса раньше отправляла письма Деду Морозу. Писала тайно и скрытно, никому из нас письмо не показывала, отправляла в заклеенном наглухо конверте. В ящик опускала сама, не доверяла родителям. Как-то с бабушкой они догуляли до почты, а это целый квартал, чтобы отправить письмо. На осторожные вопросы «Василиса, э-э… а что ты попросила у Деда Мороза на Новый год?» отвечала: «Я же написала в письме». И родителям оставалось только вести шпионскую деятельность, менять на ходу парики и приклеенные усы, пока письмо летело себе в Великий Устюг. Или на Северный полюс, где там у Деда Мороза дача?
Сейчас я понимаю, что тогда уже ростки недоверия поселились в ее душе. И она просто проверяла. Если Дед Мороз прочитает письмо и подарит именно то, что она написала, значит, он существует.
До поры до времени Деду удавалось выкручиваться.
И вот наступил момент, когда Дед не смог…
За несколько дней до праздника жена позвала меня в гостиную. Мы уже поставили и нарядили елочку – маленькую и искусственную, но симпатичную. Эта елочка стоит на бывшем подоконнике, а ныне – перегородке между моим кабинетом и остальной гостиной. Под елкой обнаружились пакет, тарелка и записка – на листке, вырванном из тетради в клеточку. Смотри, говорит жена.
В записке Василисиным небрежным почерком (цитирую по памяти):
Дорогой Дед Мороз, принеси мне, пожалуйста, в подарок две лошадки Шляйх, наездницу в голубом и седло с уздечкой. А Злате – Барби-стоматолога. Спасибо! Ты лучший.
Подпись: Василиса О.
Лошади – это тогда было ее увлечение. Коллекционные фигурки, породы, конюшни. Это понятно. Подарок для Златы – тоже.
Я поднял брови. Что-то насторожило мой дедуктивный инстинкт. В целом все правильно, но детали не сходились. Итак. Листок из тетради, оборван неровно. Написано небрежно, словно второпях, карандашом. Рисунка нет. А старые письма Василиса писала от руки, высунув язык, и рисовала целые картины фломастерами. И листок оставлен там, где мы легко можем найти и прочитать. Что это значит? Забыла спрятать? Не нашла конверта? Я провел пальцем по неровному обрезу листка…
И тут меня озарило. Детали начали сходиться в единую картину.
– Думаешь, это она для нас написала? – говорю я.
– Похоже.
Смотри еще, говорит жена. Видишь?
Вижу. Еще два клочка бумаги. Две записки.
И целый мешок шоколада от киндер-сюрпризов. Папа Мороз рассеянно потрогал шоколад пальцем. Холодный.
Тарелка нарезанных яблок и морковок.
Лошадка-папа задумчиво поел.
Настоящий детектив может распознать на вкус триста разных сортов моркови – и эта отдавала цинизмом. А вот чуда в ней почти не осталось. Сорт подростковый, ранний. С легкой горчинкой.
– Кажется, Василиса больше не верит в Деда Мороза, – говорит жена.
Элементарно, дорогой Ватсон. Дети растут… как это ни неожиданно.
И где-то умирает один Санта-Клаус.
Написал вот это, и мне немного грустно. А может, грустно много.
Хорошо, Злата еще маленькая.
67. Диалоги о гречке
– Злата, гречку еще будешь?
– Да! – девица протягивает тарелку. – Она такая вкусная… Чо такую вкуснятину приготовил, а?
– Ну, извините.
Интересно, откуда у Златы взялось это уральское «чо»? Видимо, у меня иногда в речи проскакивает. Надо следить за собой.
Помню, мой отец давно уехал на Север, речь изменилась, стала похожа на московскую (в Нижневартовске говорят почти по-московски, что удивительно), а когда начинал с бабушкой по телефону беседовать – через два слова обратно на уральский говор перескакивал. Потуда, посюда, углан, барагозить… Интонации эти родные и неповторимые. Хоть святых выноси. За километр слышно – Урал идет. Родина!
68. Сон в летнюю ночь
Иногда я думаю, что жену в нашу семью подкинули. В наказание. Иначе трудно объяснить, откуда среди «сов» взялся ярко выраженный «жаворонок». Может, Лариса в прошлой жизни мешала людям спать? Иисусу в Гефсиманском саду, например. Или еще кому. Высшие силы, как известно, не мстят, они воспитывают.
