Девица сидит, отвернувшись и нахмурившись.
Молчание длится.
Но я знаю способ.
– Злата, – говорю я мягко. – А если я дам тебе мармеладного мишку, ты согласишься, что похожа на дедушку Славу?
Пауза. Злата думает и вздыхает:
– Ну ладно.
Смех. Злата вскидывает голову:
– Два мишки! Красного и зеленого!
Занавес.
161. Судьба актерки
Я привез Василису на репетицию в театральную студию Сац и, как обычно, жду около театра.
Прошло два часа.
В этот день была репетиция финального концерта для родителей, который показывают в конце каждого полугодия.
Восемь часов вечера, дождь накрапывает, пасмурная погода, капли на стекле машины… И вот, наконец, появляется Василиса. Идет через автостоянку в своем желтом пуховичке. И идет как-то не бодро. Такое унылое желтое пятно.
Василиса садится в машину. Я говорю:
– Ты чего?
Василиса:
– Ничего.
– Ладно, давай рассказывай. Хорошо прошла репетиция?
Молчание. Что-то случилось, догадался папа. Папа вообще догадливый.
– Василиса?
Василиса поднимает взгляд.
– Меня сняли с роли.
У-у-у. У папы потемнело в глазах.
Вы не представляете, что такое для актера – сняли с роли!
Ничего хуже быть не может. Даже с самой завалящей, не знаю… роли третьего зайчика во втором ряду, «кушать подано» – уже трагедия. Актер только тогда актер, когда играет. Когда выходит на сцену.
– Ух. И что случилось-то? – говорю.
– Меня сняли с «Hit the road Jack».
Этот номер Василисе очень нравился, она сама говорила.
Я говорю:
– Эх, черт. Обидно. Ну ладно, не расстраивайся. У тебя же есть другие номера?
Василиса:
– Меня сняли еще с одного номера!
– Как так?
– И с третьего!
Ну, это уже слишком. У меня даже сердце заныло.
– Я должна была танцевать на заднем плане, – говорит Василиса с надрывом, – потом выносить саксофон и говорить… И меня сняли!
– Вот это да! Сочувствую, Василиса.
Сняли с роли в одном номере, сняли с роли в другом, сняли с роли в третьем. Трагедия.
Я думаю: может, вообще нам не идти на этот финальный концерт? Если Василису поснимали со всех ролей?
Воскресенье. Подготовились и все равно поехали на концерт. Садимся с женой, смотрим. Злата у меня на коленях устроилась. Гаснет свет, начинает играть музыка… Это студия Музыкального театра Сац, так что звучит прекрасный живой оркестр. И начинается представление…
И раз! Второй номер – выходит Василиса, вся в белом, с бумажным самолетиком в руке, и читает стихотворение. Она его сама сочинила. Хорошо читает (это я не только как отец говорю). Трогательные стихи, тихая музыка фоном… Свет отличный. Темная сцена, и одинокий луч прожектора высвечивает тонкую фигурку. Жена, смотрю, уже вовсю носом хлюпает. Василиса заканчивает стихотворение, запускает самолетик в зал (это эффектно и трогательно) и уходит. Аплодисменты.
Начинается следующий номер. Дети начинают танцевать, что-то показывать… и среди них Василиса. Мы с женой озадаченно переглядываемся.
Третий номер – и опять Василиса! Одна из главных ролей. Я думаю: ничего себе. Откуда же ее тогда сняли?
Четвертый номер. И тут Василиса! Еврейский танец, очень смешной. Девчонки выстроились в линию, в ситцевых платьицах и лузгают семечки. И тут выбегает опоздавшая (понарошку, конечно) Василиса. И все девочки смотрят на нее. Немая сцена. Зал покатывается со смеху. А потом девочки начинают танцевать… Мы с женой смотрим друг на друга, затем на сцену…
Концерт закончился. Всего там было пятнадцать номеров, кажется.
С трех номеров ее действительно сняли. А во всех остальных Василиса была.
В общем, тяжела актерская судьба. То с роли снимут, то поаплодируют не так, то цветы не той системы… Сложно быть актером.
Но очень интересно.
162. ВАНЬКА-ПАШКА
Пашка – уникум. Пашка не хотел быть актером.
По всей «физике», психотипу и трогательно оттопыренным ушам это мог быть второй Никулин. Видимо, Пашке это часто говорили, поскольку до актерского он учился в цирковом училище на клоуна. Но ушел оттуда и поступил на курс Пороховщикова. Строгая мама Пашки (он в семье был единственным ребенком и мужчиной) железной рукой вела его по творческой стезе, несмотря на взбрыки и сопротивление. Мама Пашки работала режиссером на телевидении.
На показ самостоятельных работ Пашка явился с опозданием, к самому финалу. На голове Пашки была трогательная потертая ушанка. На груди синий рабочий фартук с карманами (подозреваю, он остался после школьных уроков труда).
В руках Пашка держал блюдце со свечой и чернильницу с пером. Блюдце было с золотой каемочкой, а чернильница пустая.
Я вздохнул.
– Какой у тебя этюд?
– Чехов, «Ванька».
Однако.
– А текст ты выучил? – спросил я.
– Зачем? – искренне удивился Пашка. Глаза его стали круглые. Он вынул из кармана и показал нам исписанные крупным почерком листки. – Здесь все есть. Я просто буду делать вид, что пишу, а сам буду читать.
Мы с Андреем Калининым переглянулись.
М-да. Мы тогда оба очень серьезно относились к актерской профессии. Возможно, и нам, и самой актерской профессии было бы легче, если бы мы относились к ней чуточку несерьезней. Процента на два. То есть девяносто восемь процентов – серьезно. И два – дуракавалянье. Мне кажется, Калинин освоил эту истину раньше меня. Поэтому сейчас он режиссер в Александринке, а я простой фантастический писатель.
Но в тот момент не выучить текст нам казалось чем-то странным, вроде пришествия инопланетян ясным солнечным утром. Типа «привет, земляне!». И кто-то машет тебе зеленой кожистой лапой.
Я нашел на столе листок с планом выгородки. План был удивительно лаконичным. Внизу листа крупные буквы «З А Л», а посередине – неровный прямоугольник. Подписано «скомейка».
– Одна скамейка? Поперек сцены?
Пашка кивнул.
– И все?
Пашка снова кивнул.
– Я вынесу, – быстро сказал Калинин.
– Свечку, чернильницу?
– Я сам, – сказал Пашка. Он поморгал. – Только надо зажечь, наверное.
Калинин вытащил зажигалку.
