– Павлу. Принадлежала.
– Значит, вы теперь – ее наследница? А это на миллион долларов тянет. Если не на два.
– Ох, как все горазды считать чужие деньги! Нет, Паша! (Как странно, вас зовут так же, как моего сына!) Так вот: нет, Паша, нет! Мне кажется, что дело тут совсем не в квартире. И даже не в половине этой дачи в Хаупе, где мы с вами находимся, а совсем, совсем в другом…
– В чем же?
– Ладно. Человек вы, кажется, грамотный, неглупый и объективно честный. Поэтому хочу вам на условиях полного неразглашения рассказать следующее…
Антонина Николаевна Кирсанова
Четырьмя месяцами ранее
С Динкой, а вернее, Диной Исааковной Легостаевой, Антонина Николаевна столкнулась на круизном лайнере «Карнавал Фридом».
Вопреки расхожему мнению, живучему еще с советских времен, круиз на Западе – не элемент красивой жизни, а развлечение для очень и очень среднего класса. И Антонина Николаевна вполне могла себе это позволить. Тем более в феврале, когда скидки.
Путешествие само по себе оказалось памятным. Доехали они с Майклом из своего университетского городка до Лос-Анджелеса на авто, полтыщи миль по штатовским дорогам – не в тягость. Оставили «Караван» на стоянке, погрузились на лайнер.
Жаль только, варвары-янки вскрыли багаж и реквизировали двухлитровую бутылку «Джека Дэниелса», с помощью которой планировалось скрашивать долгие вечера в каюте после ужина. Оставили вместо бутыли издевательскую записку: мол, алкоголь изымается ради вашей собственной безопасности и будет в неприкосновенности возвращен после окончания путешествия. Ага, ради безопасности! Как же! Так и поверили! Для того изъяли, чтобы полнить выручку корабельным барменам – по пять долларов за порцию плюс чаевые! Чистый ГУЛАГ!
Поэтому приходилось идти у маринистов-капиталистов на поводу – накачиваться вечерами в корабельных барах и казино. И, конечно, во время стоянок в мексиканских портах отрываться текилой и пивом «Корона», которое продавали на тамошних пляжах прямо десятками бутылок, вместе с пластиковыми ведрами со льдом.
На корабле распорядители-американцы, завидев ее фамилию Кирсанов-Стожаров, вознамерились их с Майклом за стол к русским на ужинах посадить. Смешные люди, не выучили еще, что наши люди за границей как можно меньше с соотечественниками хотят иметь дело!
Но все равно единоплеменники не оставили Тоню на теплоходе своим вниманием. Подходит однажды к ней такая бабуленция: седые букольки, кожа пергаментная.
– Простите, – говорит на чисто русском языке, с мхатовским произношением, – я увидела, ваша фамилия Кирсанова. Антонина Николаевна, да?.. А я известна вам была под девичьей фамилией – Легостаева, Дина Исааковна. – И выпялилась с таким видом, что Тоня ей на шею от радости узнавания вот-вот бросится. Но Антонина вместо этого буркнула чистую правду:
– Простите, не припоминаю.
– Да как же! Вы ведь, насколько я понимаю, родственница будете знаменитому архитектору, академику Кирсанову Николаю Петровичу?
– Да, вы правы, родственница. Родная дочь.
– Вот именно, Тонечка! И вы меня не помните? Ах! С другой стороны, немудрено и забыть! Ведь столько воды утекло! А вы такое юное дитя тогда были. Я-то вас помню очень и очень хорошо: в коричневенькой такой школьной форме, с комсомольским значочком, с белыми бантиками в косичках крендельком! Неужели не помните, Тонечка? А ведь это я вам тогда билет на открытие фестиваля молодежи и студентов достала – того самого, в пятьдесят седьмом году, вы в девятом классе в ту пору учились. Я ведь тогда членом бюро Свердловского райкома ВЛКСМ была, представляете?
– Представляю, – сухо отвечала Антонина, – однако не очень понимаю, как мы с вами связаны были.
– Да ведь я с вашим отцом работала! В его мастерской! Как раз в конце пятидесятых! Когда вы школу заканчивали да в вуз экзамены держали. А мы тогда с вашим папенькой в конкурсе участвовали проектов кремлевского Дворца съездов – да ловкач Посохин у нас победу увел.
Майкл, все время болтавшийся на корабле рядом, в тот момент занудился при звуках непонятной ему русской речи, и Антонина Николаевна отослала его.
– Правда, на открытии Дворца съездов – спасибо вашему батюшке, выхлопотал и для меня пригласительный билет – я присутствовала, а было это, никогда не забуду, семнадцатого октября одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года, на двадцать втором съезде КПСС. Когда Сталина вынесли из Мавзолея и приняли программу построения коммунизма.
– Боже мой, – сказала Тоня непочтительно. – Какая древность! Сколько ж вам лет? Простите, конечно, за мое нескромное любопытство.
– Ничего, – захихикала дама, – я в таком возрасте, когда каждым лишним прожитым годом можно гордиться. Я одна тыща девятьсот двадцать шестого года рождения. То есть мне девяносто два. А я еще хоть куда, вы не находите? И в круиз, и на пляж. И в бар. Как насчет пропустить по рюмочке за возобновление знакомства?
«Забавная тетка», – подумалось тогда Тоне, да и от зануды Майкла, все пытающегося ограничить ее в потреблении спиртного, следовало отдохнуть. И оторваться. Поэтому она откликнулась с энтузиазмом:
– Пойдемте!
Они сели в углу, у иллюминаторов, за которыми чернели небо и Тихий океан. Дина Исааковна заказала себе «куба либре» – коктейль, к которому, по ее словам, пристрастилась, пока работала в начале шестидесятых на Острове свободы.
– Ваш отец скончался, я знаю, – продолжала болтать нежданная попутчица. – Мне, к сожалению, не довелось побывать на похоронах, но когда случилось быть в Москве, я даже специально посетила его могилку на Новодевичьем.
«Какая-то странная привязанность к памяти отца», – мелькнуло, помнится, тогда в голове у Антонины Николаевны, и заронившееся подозрение почти сразу получило подтверждение.
– Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон, – продолжала нести свое расшалившаяся после коктейля старушонка, – но кто старое позабудет, тому, как говорится, два глаза вон. Ведь мы с вашим батюшкой, покойным Николаем Петровичем, какое-то время были очень, очень близки, – глазки ее замаслились. – Я и дома у вас бывала неоднократно, и на даче в… Как называлось это местечко, неподалеку от Переделкино? Такое еще странное, очень советское название, аббревиатура…
– Хауп, – с ненавистью подсказала Тоня.
Старушонка совершенно явно вела к тому, что отец, оказывается, изменял матери. Ей было неприятно это узнавать и осознавать, пусть это и случилось шестьдесят лет назад. Да и случилось ли? С этой грымзой Диной Исааковной? А с другой стороны, почему нет? Отцу тогда, в конце пятидесятых, исполнился полтинник. Дине этой, если прикинуть-посчитать, тридцать с хвостиком. Как раз самое время для романов между мэтром и ученицей. Как у нее самой в шестидесятые случалось. Как у сына ее, Николая, с юной Фенечкой сейчас. Ничто не ново под луной. И отец ее, величавый академик архитектуры Кирсанов, оказывается, тоже отдал свою дань наставничеству.
